Дневник секретаря Льва Толстого - [67]

Ездил с Толстым верхом. Долго, по лесу больше. Как он говорил, проехали верст двадцать. Между прочим, вот программа всех верховых прогулок Л.Н., от которой он отступает очень редко: выехать на дорогу, затем свернуть с нее в лес или в поле, в лесу пробираться по самым глухим тропинкам, переезжать рвы и заехать таким образом очень далеко; затем заблудиться и, наконец, искать дорогу в Ясную, спрашивая об этом у встречных, плутать, приехать утомленным. Спрашиваешь: «Устали, Лев Николаевич?» – «Нет, ничего», – неопределенным тоном. Или очень определенно, только одно слово: «Устал!»

И сегодня так всё именно было. Ответ по возвращении: «Устал!»

Я удостоился сегодня ехать на Дэлире, который опять подкован. Сильная, горячая лошадь, но очень покойная для седока.

28 мая

Опять поехал с Л.Н., но не на Дэлире, на котором ехал он сам.

– Сегодня немного проедем, – говорил Л.Н. – Впрочем, я говорю – немного, а как поедешь, опять далеко уедешь.

Ездили меньше вчерашнего, по вычислениям Л.Н. – верст двенадцать. Программа та же.

Жаркий день. Зелень, зелень, зелень. Голубое небо. Л.Н. всё восхищается.

За обедом шепотом говорит сидящему рядом Ге:

– Я думаю, через пятьдесят лет люди будут говорить: представьте, они могли спокойно сидеть и есть, а взрослые люди ходили, прислуживали им, подавали и готовили кушанье!..

– Ты о чем? – спросила Софья Андреевна. – О том, что они подают?

– Да, – и Л.Н. повторил то же вслух.

Софья Андреевна стала возражать.

– Да я это только ему сказал, – произнес Л.Н., указывая на Ге. – Я знал, что будут возражения, а я совсем не хочу спорить.

Рассказывал о письме Черткова, в котором он сообщает, что приедет артист Орленев, который хочет посвятить себя устройству народных спектаклей. Очень заинтересован. Л.Н. говорил, что хотел бы очень написать для Орленева пьесу, но вот – не может.

Говорили о памятнике Гоголю в Москве. Сергей Львович взялся доказать, что он никуда не годится. Между прочим, он говорит, что Гоголь представлен в памятнике не в полном расцвете сил, как следовало бы, а в период упадка. Расцвет же сил Гоголя – это время написания «Мертвых душ».

– Если бы Гоголь сжег не вторую, а первую часть «Мертвых душ», то ему, наверное, и памятника бы не поставили, – привел Сергей Львович слова, как он сказал, Льва Михайловича Лопатина, профессора философии Московского университета.

Николай Николаевич заявил, что памятник ставился для городской толпы и потому так вычурен, а если бы он ставился «для народа», то был бы яснее, понятнее, именно это был бы Гоголь – автор «Мертвых душ».

– А я скажу, – с необыкновенным волнением, какое мне приходилось редко наблюдать в нем, произнес до сих пор молчавший Л.Н., – что народу все эти «Мертвые души» и прочие художественные произведения Гоголя вовсе не нужны. Он скажет: это выдумка, значит, вещь ненужная, забава. А народ знает Гоголя совсем с другой стороны и только это в нем ценит. А все эти выдумки Гоголя ему вовсе не интересны и не нужны!..

Вечером я уехал на новое, вернее – на старое местожительство – в Телятинки.

29 мая

В Ясной – тяжелая семейная история. Рассказывал ездивший туда Дима Чертков.

Софья Андреевна стала жаловаться Л.Н., что ей всё надоело, что она не может заниматься хозяйством и т. д. Он предложил ей бросить эти скучные занятия, а если в Ясной Поляне нельзя ими не заниматься, то уехать куда-нибудь. Это обидело Софью Андреевну, и она ушла в поле, где будто бы лежала в канаве. За ней послали лошадь и привезли ее домой. Л.Н. боится, как бы Софья Андреевна чего-нибудь не сделала над собой, взволнован, и это волнение вызвало у него перебои сердца.

Очень грустно за него, грустно, что и он, при всем своем величии, да еще в преклонные годы, не избавлен от таких сцен.

30 мая

Был в Ясной. Когда пришел, все сидели за завтраком на террасе. Я подошел к Софье Андреевне и стал обходить, здороваясь, сидящих за столом.

– Точно чужой, – заметил, улыбаясь доброй улыбкой, Л.Н.

Тут же были новые гости: скульптор Паоло Трубецкой и его жена.

Л.Н. потом говорил мне о Трубецком:

– Очень интересный человек. Действительно, он ничего не читает, но мыслящий человек и умный. Вегетарианец. Говорит, что животные живут лучше, чем современные люди. Он был очень мил – приехал не за тем, чтобы лепить, а просто, но потом увлекся и будет лепить.

Я спросил Л.Н. о здоровье. Он ответил, как бы угадывая мою мысль:

– Хорошо. Вчера у нас было нехорошо, а сегодня всё хорошо.

Дал мне несколько писем для ответа. Потом уехал с Трубецким верхом. Сам на Дэлире, тот – на маленькой лошадке, между тем он очень грузный и высокий человек.

Трубецкой действительно очень оригинален. Наружность у него – актера на роли резонеров и благородных отцов, лицо совершенно бритое. Что-то в нем напоминает и американца. По-русски говорит плохо, потому что с детства жил в Италии и Франции. Жена его – финка или шведка и говорит по-русски, по словам Варвары Михайловны, едва ли не лучше мужа. За столом беседа велась все время по-французски.

31 мая

Л.Н. очень весел. Занимается Трубецким, много говорит с ним. Зовет его «ваше сиятельство».

– Буду его звать: ваше сиятельство. К нему это идет, – смеялся Толстой.