Дневник русской женщины - [120]

Danet и Шарль исчезли из ложи — на раздачу призов. Я наблюдала женщин.

Одна из них — худенькая брюнетка лет под 40, вся накрашенная, — привлекала моё внимание. Она все время вертелась около нас, стараясь привлечь внимание Danet. Её жалкое, худое, с выдавшимися лопатками тело производило впечатление чего-то детского, беспомощного.

Я видела, как внизу в зале Danet танцевал. Как молодое животное, он наслаждался в этот вечер щедрою прелестью и красотой окружавших женщин…

— Смотри, Lydiа,— Диана, Диана.

— Кто эта Диана? — спросила я.

— Она позировала для Парижанки на Всемирной выставке. Молодая красивая женщина в чепце, с завитушками на висках, прошла мимо.

— Видишь, она поправилась,— долетел до меня отрывок разговора.

— О чём это, Danet? — тихо спросила я.

— Да была больна сильно эта Niniche… сифилисом.

Он сказал это просто и спокойно, как будто дело шло об инфлюэнце.

Что-то толстое и мягкое, как подушка, терлось около меня. Я обернулась.

Толстый низенький интерн танцевал около меня и силился обхватить. Чувство несказанного омерзения охватило меня. Но, помня обещание, данное Danet, я не смела оборвать его, и только грациозно уклонилась в сторону.

Danet подоспел ко мне на помощь.

— Римская патрицианка не привыкла к свободному обращению с ней клиентов, — комически важно произнёс он, покрывая меня своим плащом и уводя от него.

— А что, хорошо я ответил?

— Прекрасно.

Толпа понемногу редела. Его нигде не было. Я проследила все уголки залы… очевидно, он уехал давно.

Начался ужин.

Прислуга торопливо разносила приборы и мелкие картонные тарелки, и большие корзины с холодной закуской… Я сидела с Шарлем, а Danet за одним столом с большой весёлой компанией женщин и мужчин.

Одна из них, толстая блондинка, схватила Шарля. Тот совсем смутился. А женщина хохотала и обняла его ещё крепче.

Моя рука инстинктивно поднялась, чтобы защитить ребёнка от этих грязных ласк… В ту же минуту кто-то грубо сжал её, так что браслет до боли врезался в кожу…

Я обернулась. Danet со спокойным лицом, но всё более стискивая руку, прошептал на ухо:

— Оставь… забыла, где ты?

Я видела, как в нём, несмотря на всю его благовоспитанность, проснулся грубый инстинкт, который не мог допустить, чтобы женщина осмелилась заявлять о своей самостоятельности. Я молча высвободила свою руку из его железных пальцев.

Вся зала наполнилась дикими, нескладными звуками: интерны отняли у музыкантов инструменты, и делали нечто вроде выхода клоунов у Барнума {Питер Барнум — американский цирковой предприниматель.}. Это было какое-то безумие, не поддающееся описанию.

— Пойдём, пойдём, ты не должна этого видеть, Lydia, — тревожно сказал Danet. Голос его был серьёзен и глаза уже не смеялись. — Ты, наверно, устала, и Шарль тоже, он уже давно хотел уехать с бала…

Я сейчас же согласилась и, проходя по зале, всётаки, чтобы удостовериться, смотрела направо и налево — его не было.

Danet меня так же укутал и опять, как куклу, усадил в фиакр. И только очутившись у него на квартире, я почувствовала, как устала.

— Спасибо вам… вы доставили мне большое удовольствие.

— Позвольте мне ещё раз назвать вас Lydia, это так хорошо… Слушайте, зачем вы такая красивая?

Его руки обвили мою талию, и прекрасная голова наклонилась к моему лицу.

Волна каких-то новых, неизвестных доселе ощущений пробежала по мне. Я хотела вырваться из этих сильных объятий бретонца — и не могла.

Голова закружилась, я едва понимала, что со мной делается и, обняв его голову обеими руками — поцеловала… Потом оттолкнула его, заперлась на ключ и, не раздеваясь, бросилась на диван.

А сегодня консьерж поднялась с письмами к двенадцати часам, когда я, уже совсем одетая, собиралась уходить; дверь я уже отперла, и та, не ожидая найти никого в кабинете, вошла, не постучавшись, и, увидев меня, с лёгким — ах! скромно удалилась.

18 декабря.

Видела сегодня сон. Иду по дорожке сада какого-то госпиталя; полдень, жара страшная… интерны идут обедать и подходят к кассе; их много, белые блузы тянутся длинной вереницей, а среди них — вижу его. Хочу подойти и не могу: какая-то невидимая сила удерживает на месте… и чем ближе он подвигается к кассе — тем я дальше.

19 декабря, среда.

Вижу ясно, как день, что это безумие… Такая любовь губит меня и — не могу, не могу победить себя, не могу вырвать её из своего сердца. <…>

Мне кажется, что впереди стоит что-то страшное, беспощадное, тёмное, и я знаю это: это смерть…

Смерть! когда подумаешь, что рано или поздно она является исходом всякой жизни, а я — молодая, красивая, интеллигентная женщина — и не испытала её единственного верного счастья, — взаимной любви, без которой не может существовать ничто живое, мыслящее, чувствующее…

Невероятная злоба поднимается в душе, и хочется бросить бешеные проклятия — кому? чему? слепой судьбе?

Или я недостойна его?

Нет, нет и нет!

Всё моё существо говорит, что нет… Та, которую он полюбит, — не будет ни выше, ни лучше меня…

Так за что же это, за что?!!

Я стала точно инструмент, у которого все струны натянуты — вот-вот оборвутся…

Мне страшно оставаться наедине с самой собой… мне нужно общество, нужно говорить, действовать, чтобы… чтобы не думать… ни о чём не думать…