Дневник разведчицы - [24]

Всю ночь прошагали, а на рассвете добрались до деревни, где стоял наш медсанбат. Грязные, мокрые, мы заглядывали в окна и двери, не рискуя в таком виде войти в палату к нашему командиру роты. Докукин нашему приходу страшно обрадовался. «Входите скорее! Да входите же вы, черти! Входите все!» — волновался он. Ребята ревнивым взглядом осматривали чистую палату. Старательно выскобленные полы. В открытые окна сквозь марлевые занавески льется свежий воздух. Всюду полевые цветы — ромашки, васильки, незабудки!.. Порядок! Около кровати Докукина — красивая стройная блондинка. Медсестра Аня.

Четыре дня Докукин просидел на крыльце, расспрашивая вновь прибывающих раненых. Вчера ночью к нему заглянул его друг старший лейтенант Осьмак, так что всю обстановку и результаты боя Докукин знал лучше нас. От него мы узнали фамилию курсанта, пробравшегося в тыл противника и вызвавшего огонь на себя. Это был наш Высотский, который прибыл на фронт в одном эшелоне со мной. Докукин, говоря о погибших разведчиках, несколько раз повторял: «На свете не бывает смерти». Уверял нас, что нога у него зажила и скоро он вернется в роту.

У Докукина созрел план новой операции, поэтому лейтенанта Крохалева, командиров взводов он оставил у себя. На прощанье он подарил Анютке, Валентине и мне по фотокарточке — во весь рост, в фуражке, с трубкой во рту, с немецким автоматом. На обороте написано: «Достоин жизни тот, кто борется за жизнь. На память о боевых днях на фронте Отечественной войны. 1942 г. авг. МСБ д. Подвязье. Докукин».

Мы шагаем домой в Никулино и всю дорогу говорим о встрече с Докукиным. «Не понимаю, что значит на свете нет смерти! — восклицает Борис Барышников. — Это что, из загробной жизни?..» Ребята кричат: «Ну зачем же понимать в прямом смысле! Докукин хотел сказать, что человек после смерти жив своими делами».

Зинченко обнимает за плечи Батракова и поет: «И в какой стороне я ни буду, по какой я тропе ни пройду, друга я никогда не забуду, если с ним повстречался…в бою». Батраков моргает рыжеватыми ресницами.

В утренней прохладе горит роса на листьях, на траве, на цветах. Из сарая слышится могучий храп. Спят докукинцы богатырским сном. Я лежу на плащ-палатке и заканчиваю страничку моего дневника. Написала я ужас сколько — целое сочинение!.. Вот и меня клонит ко сну. Зачем отставать от коллектива. Спать — так спать!..

6-е августа.

Весь день наш — баня, стирка. Мы с Анютой удалились на свой ручеек. Вальком выколотили белье, гимнастерки, брюки. Валя презирает нас за это. Она уверена, что на фронте тратить время на «бабьи» дела — преступление. Она будет жить так, как живут все бойцы.

Обед готовим коллективно, всем взводом. Нашли на заброшенных огородах чахлую морковь, свеклу, укроп и даже капусту. Я шеф-повар. Анюта — моя правая рука. Валя с ребятами — чернорабочие: картошка, дрова, вода. Обед имеет колоссальный успех. Свежие щи со свиной тушенкой. Томленая картошка со свиным салом и луком, чай с малиной. Ребята с азартом очищают котелки и чашки. Мы с Анютой не успеваем наполнять их вновь. Смотрю на них с любовью, у них сейчас такой домашний вид. И сердцу моему они так дороги и близки, как мой брат Илларион (не могу не думать о Лорше. Он командует десантной частью под Сталинградом, а там идут смертельные бои). Ребята благодарят за обед, похваливают. Рома Перфильев разрумянился, бьет себя по животу и говорит: «Как дома у матери пообедал!» Я прямо расчувствовалась. Всех отпустила на отдых, а сама принялась за мытье чугунов, чашек, ложек.

Да, Валентину сегодня избрали секретарем комсомольской организации роты.

26-е августа.

Не брала в руки, дневника целую вечность. Каждую ночь в разведке. Мы снова в деревне Грядозубово. Полина Алексеевна просит Валю, Анюту и меня: «Докукина нет, так живите хоть вы в моей хате». Ночью небольшими группами уходим на задание. Ползаем около обороны немцев по болотам, оврагам, перелескам, а потом возвращаемся на базу. Я снимаю с себя мокрую одежду. Тетя Поля подает мне свою домотканую сорочку. Она до того длинна и широка, что мои подружки умирают от хохота. Под дружный смех и шутки залезаю на горячую русскую печку. А ребятишки Полинка, Клавдюша и Маня бегут к ручью полоскать нашу одежду. Тетя Поля вытаскивает из печи пахучий смоленский пирог — ржаной с картофельной начинкой, — достает из подвала «крыноцку молоцка». — «Покушай трошечки, — и ласково смотрит: «Ну что ты за баба, — худюща така, живот ить у тебя к спине прирос». Младшая из дочерей тети Поли Лизутка лезет на печку, трется около меня, как котенок мурлычет: «А неужто ты и вправду артистка, или так бойцы зазря тебя дразнят? А не страшно тебе ночами-то темными по болотищам лазить? А я так ух как боюсь полицаев». Засыпаю под журчащий голосок Лизутки.

Солнце высоко, а Валюша с Анютой спят. Выхожу на крыльцо. Сухая одежда лежит на лавочке. Иду в поле. Женщины жнут рожь, торопятся — скорей, скорей, пока докукинцы не ушли, а то явятся шешки полицаи. Тетя Поля самая высокая женщина на селе, она сильными ловкими руками срезает серпом рожь, горсть за горстью. Кажется, что такую ничто не сломит, не согнет. Женщины увидели меня, машут: «Иди к нам!» Среди них и Мария Поликарпова.