Дневник пропавшей сестры - [55]

А Ариадна уже собралась, схватила свою сумочку.

– Я думаю, школьные правила не запрещают в любое время посещать церковь, а? – весело сказала она.

Церковь находилась немного восточнее школы, стояла посреди лужайки, к которой с одной стороны примыкала сама школа, с другой – спортивные площадки. Рядом с церковью сохранилось небольшое старое кладбище, появившееся еще в те времена, когда школьное здание было поместьем владельца этих земель. Но хотя я знала, что церковное кладбище появилось лет сто, а то и двести назад, мое воображение немедленно заселило его мертвыми ученицами.

Само собой разумеется, я постаралась прогнать эти ненужные фантазии еще до того, как мы побрели по некошеной лужайке среди глубоко ушедших в землю могильных плит.

Как и в большинстве других храмов, двери школьной церкви никогда не запирались, просто были плотно прикрыты.

Я не без труда толкнула тяжелую дверь, заглянула внутрь и сказала шепотом шедшей позади меня Ариадне:

– Пусто!

Эхо наших шагов по крытому керамической плиткой полу отражалось от стен и уносилось вверх, под купол. Внутри церковь была ярко освещена солнечными лучами, проникавшими сюда сквозь высокие сводчатые витражные стекла.

– Откуда начнем? – нетерпеливо прошептала Ариадна. В принципе мы могли бы и не шептать, конечно, однако нам обеим казалось, что разговаривать в церкви в полный голос… ну, нехорошо, что ли. Неправильно.

Я осмотрела деревянные, потемневшие от времени церковные скамьи. На спинке каждого сиденья виднелся медный номерок. Если есть номера – это хорошо, это может упростить нам задачу.

– Откуда начнем? – переспросила я. – Давай с тринадцатого номера, это любимое число Скарлет.

Ариадна весело припустила вдоль скамей, вслух повторяя номера, потом вдруг резко остановилась и сказала:

– А здесь нет тринадцатого номера. Двенадцатый, а потом сразу четырнадцатый. А тринадцатого нет, наверное, потому, что это число многие считают несчастливым.

– Ага, для церкви это число несчастливое, а для нашей с тобой комнаты, значит, ничего? Сойдет? – фыркнула я. – Ну, ладно. Тогда давай поищем четвертый номер.

Как вы, наверное, помните, четвертый номер уже встречался на нескольких тайниках Скарлет – ванная комната, стойло в конюшне…

Однако в церкви этот номер – четвертый – не прошел. Сиденье номер четыре оказалось в самом первом ряду, открытое спереди. Нет, в таком месте ничего не спрячешь.

– Так… попробовать, что ли, места, которые мы со Скарлет всегда занимали, когда ходили в церковь у нас дома? Я думаю, Скарлет и здесь, скорее всего, на том же месте сидела.

Я нашла «нашу» скамью и пошла вдоль нее. Скамья была точно такой же, как любая скамья в любой церкви, с жесткими деревянными сиденьями, сборниками псалмов и подушечками, на которые встают коленями, когда молятся. На подушечках виднелись имена их владельцев.

– Теперь поищем внизу.

Мы с Ариадной опустились на четвереньки, принялись рыться на полу под скамьей. Там оказалось ужасно пыльно, и Ариадна немедленно принялась чихать, а меня начал разбирать смех; глядя на нее, и я прикрыла ладонью свой рот – чтобы и смех сдержать, и пыли не наглотаться.

На сиденье и на полу под ним я ничего не нашла и спросила у рывшейся под передней частью скамьи Ариадны:

– Ну как там у тебя, есть что-нибудь?

Ариадна еще раз чихнула, вытащила из кармана платок и ответила, вытирая свой нос:

– Ноль.

Я покачала головой, присела на сиденье.

– Разве что здесь еще посмотреть, – сказала я, указывая рукой в сторону псалмов и подушечек.

– Угу, можно, – прогудела Ариадна сквозь свой платок.

Я еще раз проверила номер сиденья – да, все в порядке, оно самое, номер двадцать четыре.

– Давай я коврик посмотрю, а ты в псалмах поройся, – предложила я, протягивая Ариадне книжечку.

На лицевой стороне молитвенной подушечки крестиком была вышита картинка – пастух со своим стадом. Судя по качеству, вышивала ее какая-то не самая умелая рука. Особенно грубыми, даже нелепыми выглядели стежки на одном краю подушечки.

Я внимательнее присмотрелась к ним и прошептала:

– А вот это, пожалуй, оно самое и есть. Такое впечатление, что здесь в подушечку что-то засунули, а потом снова зашили.

Я принялась разрывать грубо зашитый край. Ариадна тем временем закончила осматривать сборник псалмов – и так его пролистала, и этак, и потрясла, раскрыв обложку, листами вниз. Ничего. Точнее, одни псалмы и больше ничего.

Мне было неловко за то, что я – пусть даже из самых добрых побуждений – порчу церковное имущество, и я шептала, разрывая нитки:

– Прости меня, Отец небесный, за то, что я разодрала твою молитвенную подушечку.

Услышав меня, Ариадна улыбнулась и сказала:

– В воскресенье возьму с собой иголку и нитку и зашью эту подушечку, станет как новенькая, даже лучше.

Разодрав, наконец, грубо зашитый край, я запустила руку внутрь подушечки. Она оказалась набитой… бумажными шариками?

Я принялась вытаскивать их. Это действительно оказались шарики, свернутые из бумаги. Обычной бумаги.

– А исписанной бумаги там нет? – печально спросила Ариадна.

– Нет… Хотя… – Я высыпала на пол всю остававшуюся в подушечке набивку, десятка полтора бумажных шариков. Они раскатились в разные стороны, и тут среди них мелькнул один шарик, покрытый написанными знакомым почерком буквами. – Есть!