Дневник. Продолжение - [16]

засматриваюсь заново... И немо

стояние под деревом. Восторг

вместился в речь, неслышную воронам...

Мир каркающим голосом исторг,

что мой сюжет рябиновый сворован

у неба, у земли, у птичьих стай,

полдневного тепла, вечерней стыни...

Но совесть наблюдателя чиста

хоть тут... обезоруженного с тыла.

25 о к т я б р я

ОСЕНЬ В МОСКВЕ, или ТРЕТИЙ РИМ

Тепло и пасмурно. Осадки у ворот.

Раскрою зонт – пройдусь под крышей мира.

Здесь радости не больше, чем хвороб, —

надень гамаши, шарф из кашемира,

и в добрый путь...

Старея по часам,

ты постепенно выпадешь из ритма,

упорно собирая по частям

обломки развалившегося Рима...

25 о к т я б р я

ДОЖДЬ НА СРЕТЕНКЕ

1

Отсюда хорошо – вернуться...

Память тянет, как Жучка за рукав.

О прошлое моё, мой уголок бермудский,

отпустишь и меня, распорядившись мудро,

и я останусь, пса не заругав

за этакую вольность...

Под авто

бросаются огни, навстречу ностальгии,

и вспыхивают всполохами в тон...

Ушедшее, как видно, камертон

пожизненный. А небеса – стальные.

2

Я знаю, есть Китай, «китайское варенье»,

Китайская стена и что-нибудь ещё

китайское... Но здесь, под дождиком, вернее

живётся – в ноябре погодкою польщён

привыкший жаться в щель любую соплеменник.

Как иероглиф мудр – мудрён любой чертёж

проходов и дворов... Взаправду пламенеет

сердечко, что вросло в родительский чертог.

8 н о я б р я

ОСЕНЬ В НОЯБРЕ

Осенних ризниц тусклый матерьял...

И русский мир в предчувствии осады.

Минуту и другую потерял

текущий день, осунулись фасады.

Ноябрь – напасть. Беги, покуда цел!

Сморчком глядит последний поселянин —

забытый лист. Глядит иудой в цель

последний месяц – дрожь пошла слоями,

как снег и снег... Ноябрь глядит в окно.

Туманна морось, и стекло туманно.

Туманного предчувствья волокно

уже страшит – ещё, однако, манит.

8, 9 н о я б р я

В КАМЕРГЕРСКОМ, или ДЕТСТВО Н.

Кого здесь только не было! Премьер

прохаживался, зрители толкались...

Но стали новым лицам не в пример.

Так память наша бедная – долга ли

иль сроду укорочена – долгами

задавлена, и времени примет

искать необязательно...

Примерь

уже не роль. Что принято – промерь,

но кровью, но истёртыми ногами.

Как праотцы, что обучили гамме.

9 н о я б р я

ТЕПЛО, или МОТЫЛЬКИ

Неурочно тепло – всё б бродить по его берегам.

Изумляться красе – каждый раз и знакомой, и новой.

Здесь теченье молчит, неожиданный там перекат...

Кто умеет смотреть, разглядит увяданье – в обнове.

И не меньше цветов, и оттенков поболее, чем

ясным маем, горячим июлем,

золотым сентябрём – их понятней любить и ловчей

о любви говорить – собирается улей.

И плывя ноябрём до зимы, поменяешь уклад.

Но о том не теперь – так тепло, даже крылышком машет

чуть заметная тварь, у кого ни другого угла,

ни товарищей, ни... И забот неизмеренных наших.

10 н о я б р я

НОЧНОЕ

В огромном городе моём ночь.

Из дома сонного иду прочь...

М. Цветаева

Напрямую бульварной дугой,

развязав по дороге тугой

узел – жаль, что никто не узнал —

на ходу не распутать узла.

Ну а воздух – не выпить-то как?!

Всё иду, зажимая пятак

на метро – впрочем, где пятаки?!

Уж давно не войти по таким.

Так и жизнь: оглянулся – да где ж?

По кривой исполненья надежд

мы искали... А совесть права —

всё твоё, коль дорожка пряма.

Напрямую бульварной дугой!

Я дороги не знаю другой —

вот и маюсь, и дело с концом —

не ходи, с пятаками, кольцом!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Возвращаться бульваром не грех.

Поздний воздух осенний нагрет,

что живёшь не по правилам вновь

и идёшь в новобрачную ночь

напрямую Бульварным кольцом,

влажный куст на пути, огольцом,

повстречав...

Уходя в сонный дом

прочь отсюда – с монеткой на то.

10, 11 н о я б р я

«Каштаны в рваных тряпочках листвы...»

Каштаны в рваных тряпочках листвы,

понурой и колеблющейся слабо.

В бесшумных мягких тапочках лисы

гуляет осень – каждый день на славу.

И мы остановились на ходу,

вперяясь в миг дарованной удачи:

нам холодно, как будто по задачи

условию известному, но с дачи

не съехали мы в нынешнем году

ещё... Здесь тишина ласкает слух.

А в городе, должно, каштан в отрепьях...

Почти не замечаю, как ко сну

стремится миг. Легка синица тренькать.

11, 12 н о я б р я

«От пейзажа сбежать и попасть в сердцевину саму...»

Уже бо и секира при корени древа лежит.

Мф. 3, 10

От пейзажа сбежать и попасть в сердцевину саму

нерешённых задач (никогда!), связку старых вопросов,

где другой матерьял, и премудрую деву-сову

не посадишь на сук, не откупишься просом

от голубки с небес. Здесь варьяций немного с тех пор,

как из Райских ворот вышли двое прикрытых,

распознав наготы существо, и библейский топор

всё стучит и стучит, соблазняющий прыток.

То ли дело пейзаж – вариации в множестве. Прост,

бесподобен сюжет – сердце прячется в слово.

Но застрявши в зобу, у ворот, не пускает вопрос

уходить навсегда от ответа, и мучает снова.

12 н о я б р я

В КАБИНЕТЕ, или ПАМЯТНИК

Рустаму Рахматуллину

При свечах в Мариинской больнице.

Писательский дом.

Занавешены окна-бойницы.

Вступительный том

здесь пролистан...

А дальше – в поход со двора

до возврата на пристань,

что уже без него сотворят.

Подниму занавеску

и увижу спины разворот.

А бессмертные бесы

всё чернее московских ворон.

Смотришь белой вороной,

поправляя очки и житьё,

где Москве – обороной

твоего ополченья шитьё.