Дневник принцессы Леи. Автобиография Кэрри Фишер - [13]

В зрелом возрасте полутора лет я потеряла отца, который ушел к женщине, разрушившей нашу семью. В глубине души я знала, что единственным оправданием его поступку может служить только то, что это я его разочаровала, и я решила, что никогда так не поступлю с чужим ребенком. Очевидно, что, если я так разочаровала своего отца – если я не заслужила того, чтобы он жил с нами, или, прости господи, приходил к нам чаще раза в год, – как бы я нашла мужчину, который не любил бы меня отцовской любовью? (Привет завистливой однокласснице! Видишь, какой классной я себя считала?)

Моим первым и самым большим жизненным уроком стало то чувство, которое испытываешь, когда ты третий лишний. Так что не было ни единого шанса – ни одного! – что я продолжу причинять боль милой, ничего не подозревающей леди.

Так что, когда я мечтала завести роман на съемках, в моих мечтах не было женатых мужчин. (Я просто об этом не думала.) Когда мы с Харрисоном познакомились, я знала только то, что ничего романтического между нами не произойдет. И в мыслях не было. Там было полно свободных парней, с которыми можно было встречаться, даже не глядя в сторону женатиков. К тому же он был для меня слишком стар – почти на пятнадцать лет старше! Мне скоро исполнится двадцать, а ему уже больше тридцати – старик! Уже зрелый.

Кроме того, его можно было назвать мужчиной, а меня девушкой. А мужчины должны встречаться со взрослыми женщинами. Если бы мы с Харрисоном вместе пошли на выпускной бал, никто бы не понял, что происходит. «Что он рядом с ней забыл? Капитан футбольной команды встречается с президентом крутого литературного клуба? Почему он с этой милашкой с круглыми щечками, которая собирает кукол-троллей и без ума от Кэри Гранта? Должно быть, какой-то сбой в системе…»

В довершение ко всему этому что-то в Харрисоне меня пугало. Его холодное лицо все время было сердитым. Сразу же ясно, что он не делает людей счастливыми, – скорее, он создан, чтобы заставлять их чувствовать себя неудобно. Он выглядел так, будто ему все равно, смотрят на него или нет, поэтому можно было спокойно пожирать его глазами. Любой чувствовал себя рядом с ним незначительным, и я точно была этим «любым».

Когда я впервые увидела его за барной стойкой, я подумала: этот парень станет звездой. Не просто одной из знаменитостей, а настоящей кинозвездой. Он был похож на икон кинематографа, таких как Хамфри Богарт или Спенсер Трейси. Вокруг него словно разливалась какая-то необъяснимая энергия.

Идешь ты в сумерках по своим делам (по своим сценическим делам), и повсюду туман – мистический киношный туман. А ты все идешь, и тут понимаешь, что приходится идти все медленнее, потому что в тумане ничего не видно даже на метр вперед. И вдруг дымка рассеивается. И ты начинаешь смутно различать очертания лица. И не только лица. Это лицо человека, которого художники хотели бы изображать на своих полотнах, а поэты воспевать в своих стихах. Ирландский трубадур ощутил бы непреодолимое желание написать песню, которую потом будут распевать пьяные в пабах по всему Соединенному Королевству. Скульптор проронил бы слезу, вырезая шрам у него на подбородке.

Это лицо, которое можно запечатлеть на века. И я увидела его там, на площадке, где он сыграет Хана Соло, самого знаменитого из всех знаменитых персонажей, которых он сыграет, – и мы с ним были совершенно из разного теста. По сравнению с ним, я даже не могла сказать, из какого именно теста сделана я и точно ли из него. Наши судьбы не пересекались.

Я выросла в шоу-бизнесе и знала, что есть просто артисты, а есть звезды. Есть обычные знаменитости, ведущие телешоу, лица рекламных кампаний, а есть кинозвезды – люди, у которых есть собственные агенты, менеджеры, пресс-агенты, ассистенты и телохранители и которые получают тонны писем от поклонников, финансирование фильмов и постоянно мелькают на обложках журналов. Их улыбающиеся лица гордо смотрят на тебя, заставляя следить за их личной жизнью, их проектами и думать о том, что они чуть было не остались обыкновенными земными созданиями.

Харрисон как раз был из их числа, а я нет. Расстраивало ли это меня? Ну… Не настолько, чтобы кто-то заметил.

Мне еще не было двадцати, несколько недель назад закончился мой студенческий роман, и я получила первую серьезную роль в кино. Я была ужасно неуверена в себе. Я чувствовала, что не понимаю, что делаю, и на то были причины. Я действительно не знала, что делаю.

Может, я и была чертовски остроумна, но я и понятия не имела, как это остроумие применять, потому что ума мне хватало, а интеллекта нет. Я очень мало училась и бросила школу, чтобы петь в хоре в мамином бродвейском мюзикле, и теперь комплексовала из-за недостатка образования. Я жадно читала книги, но из них я узнала, что нахожусь бесконечно ниже того уровня знаний, которым хотела бы владеть. Я была развита не по годам, но сколько еще лет после того, как мне исполнится двадцать, я смогу говорить о себе то же самое?

Мне хорошо давались слова, и я могла судить о людях и вещах, но этого хватало разве что для того, чтобы развлекать людей на вечеринке, – по крайней мере, так я говорила сама себе. Я бы сказала, я не была так умна, как казалась, но я определенно подавала большие надежды. Тем не менее, зная о своей неуверенности в себе, я и представить себе не могла, что буду с человеком, который, наоборот,