Дневник покойника - [26]

Дорис снова взглянула на монитор. Сумка не слишком большая, в ней полно всякой бесполезной ерунды, даже портативный сканер вошел туда с трудом. Вот она закрывает дневник и торопливо сует его в сумку. Берет со стола купленную в Москве газету и кладет ее сверху. Толстая тетрадь в переплете из серой кожи с хромированной застежкой осталась лежать на углу письменного стола. Тетрадь почти новая, исписана всего пара страниц.

Усмехнувшись, Грач нажал кнопку, и экран погас.

– Я шел на эту встречу и думал: что же она скажет в свое оправдание? Увы, я услышал именно то, что и ожидал. Вы снова не захотели быть искренней. Вы понимаете, что с этой записью я мог прийти не сюда, а в полицию?

– Понимаю, – кивнула Дорис. – Но послушайте…

– Нет, это вы послушайте. Вы американка, менты наверняка переговорят с начальством и захотят спустить это дело на тормозах, не раздувать скандала. Но так не получится. Если бы менты задумали показывать свои фокусы, я бы дал материал во все газеты. В том числе и в интернет-издания. Тогда запись увидели бы ваши сослуживцы и друзья и поняли, что госпожа Линсдей – обычная воровка. Втерлась в доверие к сыну Лукина и украла у него самое дорогое – дневник покойного отца. Скажу иначе – обворовала покойника. Хуже этого ничего нет, ведь покойник не может себя защитить. А вы обокрали его, вы украли у него…

Грач так распалил себя, что, запутавшись, замолчал.

– Простите, пожалуйста. – Слезы снова, помимо воли, полились из глаз Дорис. – Понимаю, что мои объяснения выглядят жалко. Но поверьте, я взяла дневник не умышленно, у меня не было такого намерения. Я хорошо помню именно ту минуту. Я отвлеклась, долго смотрела в окно. Тут вы крикнули, что пора ехать, и я, перепутав все на свете, опустила в сумку чужую вещь.

– Я вам не верю, – переведя дух, выпалил Грач.

– Меня незачем изобличать, – опять заговорила Дорис, справившись со слезами. – Я признаю вину и каюсь. Как только получу посылку, сразу верну вам дневник. Ну, как вам сказать… В целях безопасности я направила его почтой на адрес отеля, но пока не получила бандероль.

– Значит, дневника у вас нет? – Голос Грача зазвенел на высокой ноте. – Вы уже кому-то продали эту уникальную вещь? Продали и перепродали вместе со своей совестью… И сколько платят теперь за совесть? Впрочем, это слово вам наверняка незнакомо. Ясно одно: теперь концов не найдешь. Я так и знал. Я предвидел… Что ж, сейчас же подам заявление в полицию и приведу в исполнение весь свой план.

– Я согласна купить этот дневник, – попыталась успокоить его Дорис. – А теперь простите, больше не могу, плохо себя чувствую. Скоро мой адвокат свяжется с вами, и вы обсудите детали будущей сделки.

– Мои условия: два миллиона наличными. В долларах.

Дорис поднялась на ноги и, не сразу сообразив, в какую сторону идти, зашагала к темному проему между домов. Она чувствовала спиной взгляд Грача, и этот взгляд излучал столько злобы и ненависти, что заболел затылок.

Глава 8

Дверь квартиры открыла высокая худая женщина с остреньким носом и родинкой на правой щеке. Она провела Дорис в комнату и усадила за круглый стол, стоявший под люстрой из разноцветного стекла.

На диване груда детских вещей, рядом стоит гладильная доска, на ней утюг, пускающий из носика струйки пара. На высокой подставке возле окна горшок с засохшим цветком, в углу на тумбочке телевизор. Еще в комнате поместилась пара старых кресел – даже деревянные подлокотники были протерты так, что обнажилась светлая фактура дерева. Женщина выключила утюг, села к столу, одернула полы халатика. Дорис вглядывалась в лицо дочери Лукина, но не смогла найти сходства с ее покойным отцом. Разве что взгляд серых, почти бесцветных глаз пристальный, внимательный.

– По телефону вы сказали, что хотите написать книгу об отце? – спросила Елена. – Тогда просто ради хохмы, ради смеха – напишите правду. Я понимаю, писать правду значительно труднее, чем сочинять разные сказки. О моем отце написано столько вранья, что продраться сквозь него почти невозможно. Но я, единственная его дочь, помогу вам в этом благородном начинании.

– Что ж, спасибо, – поблагодарила Дорис. – Спасибо за то, что уделили мне время.

– Времени у меня немного, скоро на работу уходить. – Лена вытряхнула из пачки сигарету и прикурила. – Вот с этого и начните, с моей жизни. Напишите, что дочь известного театрального режиссера вынуждена работать лаборанткой в медицинском институте. Что получаю я за свой труд мизерную зарплату. А ведь отец мог запросто устроить меня в хорошее место, где я зарабатывала бы достойные деньги. Мог сделать так, чтобы я вообще не работала и его пятилетний внук сидел бы дома, а не торчал в детском саду. Но он и пальцем не пошевелил. Когда я попросила помочь, он ответил, что человек должен сам себе помогать, а не ждать милости от других людей. Что скажете?

– Мне трудно судить.

– Да… Я никогда не видела от своего отца ни поддержки, ни участия. Он был человеком душевно черствым и грубым. Может быть, мой второй муж Игорь остался бы со мной, если бы не отец. Игорь – артист одного из московских театров, он по-настоящему талантливый человек. Ему тридцать пять, но в театре Игорю до сих пор не давали заметных ролей, потому что некому слово замолвить. Ну, сняли его в нескольких телевизионных сериалах. Так, эпизодические роли. И всё. Он хорошо играет на гитаре, поет. И сейчас, наверное, играет и поет. Но уже не для меня… – По щекам Лены скользнули слезинки, прочертив две блестящие полоски. – Что стоило отцу помочь Игорю? Но он опять не захотел. А мы всей семьей вязли в этом болоте: вечное безденежье, поиски каких-то заработков, ссоры… Однажды на день рождения внука отец пришел выпивши. Посидел за столом и говорит Игорю: «Скучно у вас. Наверное, от скуки все тараканы сдохли. Ну, давай, сбацай чего-нибудь на гитаре. И спой». Тот обрадовался, что можно перед Лукиным блеснуть. Спел пару песен. Отец послушал и говорит: «Нет, гитара – это не твое. Бренчишь кое-как, а с вокалом совсем беда. У нас рядом с театром церковь, там старуха-нищенка песни поет, чтобы больше подавали. За сходную цену она даст тебе пару уроков». И засмеялся, как будто это и вправду смешно. Вот так, походя, оскорбил человека и испортил весь вечер.