Дневник плохой мамаши - [65]

Как может детоубийца посылать рождественские открытки?

— Неужели вы ее не ненавидите?

— Это все не так просто… То, что она сделала, — отвратительно, но, с другой стороны, она уже достаточно наказана. Нельзя забывать и о том, что во многих отношениях она и сама была жертвой. Ее родной отец…

Я зажала уши руками.

— Стойте! Хватит! Пожалуйста, не надо больше.

Миссис Биэти взяла папку и бросила ее под стул.

Жаль, что нельзя так же легко выбросить из головы то, что я узнала.

— Мне кажется, что теперь я сама изменилась. Ничто больше не будет таким, как прежде. — Она кивнула — я, наверно, пойду. Мне надо все обдумать. Вы не дадите мне адрес Джесси Пилкингтон?

— Я не имею права скрывать его от вас.

— Но вы считаете, что мне лучше туда не ходить?

Миссис Биэти поправила манжеты, разгладила юбку.

— Я думаю, вы этим никому не поможете.

— И все же…

Она подняла папку, достала конверт.

— Адрес в этом конверте. Подумайте сегодня, что вы будете делать, а завтра приходите ко мне. Мы все обсудим. — Она снова сжала мою руку. — Вы очень смелая. Не знаю, были ли у вас трудности, но вы производите впечатление сильной, закаленной женщины.

— Я не чувствую себя сильной.

— И все же вы сильная.

Она обняла меня, и я ушла.

Не знаю, зачем я к ней пошла. Я должна была бы тут же поехать домой, но я чувствовала, что не успокоюсь, пока не увижу Джесси Пилкингтон — или как там ее теперь зовут — и не поговорю с ней лично. Я вернулась в «свою» комнату, собрала вещи и направилась к метро.

Все там было грязным и устрашающим. Люди бросали друг на друга косые взгляды, молчали. Даже юная смеющаяся парочка, казалось, издевалась над всеми остальными. Кого здесь только не было: люди всех рас, национальностей, классов — и это пугало тоже. Голова кружилась. Я достала из конверта бумажку и в сотый раз прочитала адрес. Льюишэм. Интересно, какой он? Названия лондонских районов мало что говорят чужаку.

Некоторые, правда, с чем-то ассоциируются: Брикстон — беспорядки[30], Пекхэм — Дел Бой[31], Ламбет — ламбет-уок[32], но в основном — нет. Да и сами лондонцы… Многие ли из них знают, в чем именно разница между Уорсли и Уэлли-Рэндж?

Может быть, она как-то все исправит. Объяснит, так что ее поступок не будет казаться таким ужасным. По крайней мере, хуже уже не станет. В любом случае я ведь именно этого хотела.

Не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что Льюишэм не был сверхмодным районом для миллионеров. Тут и там окна заколочены, на витринах многих магазинов — решетки. Совсем не так, как в Хеммингтон-Гроув. Могу поспорить, что тут цветочные горшки долго не простоят. Пока я разглядывала карту, ко мне подошел какой-то мерзкий тип с пьяным взглядом и что-то мне проорал. Я опустила голову и пошла дальше.

Чуть не двадцать минут я искала нужную улицу — Бьюли-роуд. Она оказалась грязной и мрачной. Я пошла по ней, пока не дошла до дома № 60. Двухэтажный многоквартирный дом с оранжевыми и голубыми панелями под окнами. В Уигане, ближе к центру города, тоже есть такие дома. Когда я смотрю на них, мне представляются несчастные матери, запертые в крошечных квартирах с вопящими малышами, и подростки, мочащиеся в подъездах. Наверно, я все-таки сноб и нехорошо так говорить. Ведь по дому нельзя судить о человеке. Кому как не мне это знать. Но теперь я уже во всем сомневалась.

Ее квартира была на первом этаже. Я позвонила. Меня подташнивало, кружилась голова, пришлось опереться о стену. Простая крашеная дверь открылась. На пороге стояла моя мать.

Сначала я заметила ноги в босоножках. Под ногтями, покрытыми ярко-красным лаком, грязь. Легинсы и мешковатая футболка — я хожу дома примерно в таком же. И лицо… это мое лицо, только старше и более ожесточенное.

— Я знаю, кто ты, — сказала она. В голосе все еще слышался северный акцент. — Мне звонила Мэри. И предупредила, что ты можешь явиться.

— Можно зайти? — В горле пересохло. — Я проделала долгий путь. — Фраза показалась мне странной и напыщенной. Откуда-то из-за ее спины слышался звук телевизора, но мне была видна только часть коридора.

— А мне плевать, долгий он или не долгий. Уходи отсюда. Я тебя не искала. Зачем ты пришла? Вынюхиваешь что-то, ворошишь прошлое. У тебя что, своей жизни нет?

— Есть. О ней я и хотела поговорить. Рассказать, что я делала все это время. Я думала, тебе будет интересно. И мне надо о многом тебя спросить.

Она заправила за ухо седеющую прядь и сказала уже тише:

— Слушай, я прошу тебя, отвали. Если ты не была мне нужна хорошенькой маленькой девочкой, неужели ты будешь мне нужна тридцатилетней женщиной с несчастным лицом? Господи, я тебе ничего не должна.

— Мне вообще-то тридцать четыре.

Она попыталась закрыть дверь.

— Подожди! — Я просунула в щель плечо и надавила. До меня донесся запах жареного. — Расскажи мне хотя бы о моем отце. Может быть, он захочет меня увидеть.

— Трудно же тебе будет его отыскать. Он помер. — Она коротко хохотнула. — Вот я б на это поглядела!

— Хорошо, тогда скажи, каким он был? Я имею право знать.

— Право? У всех у нас есть разные права, милая. Ну, раз уж тебе так приспичило докопаться до истины — пожалуйста. Он был последним гадом. Хотел от тебя избавиться. Он бы это сам сделал, как до этого с одной девицей. Соображаешь? — Видимо, вид у меня был непонимающий. Она согнула пальцы и как будто что-то провернула в воздухе. —