Дневник плохого года - [50]

Юношей я ни на секунду не позволял себе усомниться в том, что, только отмежевываясь от большинства и критикуя большинство, можно создать настоящее произведение искусства. Какие бы произведения ни выходили из - под моего пера, в них тем или иным образом подчеркивалось или даже превозносилось это отмежевание. Но что, в конечном счете, это были за произведения? Книги, лишенные духовности, как сказали бы русские; книги, которым не хватает широты, в которых нет радости жизни, нет любви.

И что же дальше? спросил я. Вы так и будете жить с человеком, который не стал извиняться передо мной и вряд ли станет извиняться перед вами?

И правильно делаете, сказал Алан. В смысле, правильно делаете, что доверяете. А знаете почему? Потому что, да будет вам известно, она вас спасла. Она спасла вас от хищения имущества (он произнес эти слова по слогам, будто хотел показать, что еще трезв как стеклышко), замышленного безымянным преступником. Который так и останется безымянным. Который хотел обчистить вас до нитки.

06. О путанице в политике

Несколько недель назад я читал лекции в Национальной библиотеке в Канберре. В качестве предисловия я прошелся насчет готовящегося закона о безопасности. Мои слова в искаженном виде были воспроизведены на первой полосе газеты «Острэлиен». Меня процитировали следующим образом (речь шла о моей книге «В ожидании варваров»): «Роман вышел из Южной Африки 1970-х годов; в то время представители службы безопасности врывались в дома, могли «не глядя» [s/c: я употребил выражение «завязать глаза»], надеть наручники безо всяких объяснений, увести человека в неизвестном направлении и сделать с ним всё что угодно». Представители службы безопасности (продолжаю цитировать «Острэлиен») «могли делать, что им заблагорассудится, потому, что на них не было реальной управы, ведь особые постановления законодательства авансом освобождали их от ответственности». Вместо «реальной» следует читать «легальной».

Далее я упомянул — правда, эти слова не процитировали, — что всякого журналиста, написавшего об исчезновении граждан, могли арестовать и обвинить в подрыве государственной безопасности. «В Южной Африке времен апартеида подобные вещи, и еще многое другое, — заключил я, — делались во имя борьбы с террором. Раньше людей, которые придумывали законы, фактически отменяющие правопорядок, я считал нравственными варварами. Теперь я знаю: они были всего лишь первопроходцами, всего лишь опередили свое время».

Мы с Аланом решили друг от друга отдохнуть, ответила она. Вы, наверно, назвали бы это пробным разрывом. Я улетаю в Таунсвилль, поживу пока у мамы. Посмотрю, что буду чувствовать к Алану, когда поостыну, захочется ли мне вернуться. Самолет сегодня днем.

Вот как? сказал К., даже приблизительно не представлявший, что Алан имеет в виду; наверно, вообразил себе типа с пушкой и чулком на голове в темном переулке.

Через два дня в «Острэлиен» появилось письмо редактору: если мне не нравится Австралия, советовал автор письма, почему бы мне не убраться откуда пришел, или, если я предпочитаю Зимбабве, то в Зимбабве.

Конечно, я подозревал, что мои высказывания в библиотеке могут затронуть больную тему, но этот ответ, гневный, нелогичный (кто же предпочтет Зимбабве Южной Африке?), исходящий желчью, практически выбил почву у меня из-под ног. Как же я далек от настоящей жизни! В мире политики, где все норовят друг другу горло перегрызть, на подобное письмо внимания обращают не больше, чем на булавочный укол, а меня оно ошеломило, как удар полицейской дубинкой.

Значит, нам пора прощаться, сказал я. Да.

Но Аня таки вас спасла, сказал Алан. Аня стала на вашу сторону. Он хороший человек, сказала Аня, у него доброе сердце, он хочет помочь угнетенным и притесненным, бессловесным, беззащитным тварям.

07. Поцелуй

В городе Бёрни, штат Тасмания, в номере отеля висит постер: Париж, пятидесятые годы; на улице молодые мужчина и женщина, фотограф Робер Дуано запечатлел в черно-белом их поцелуй. Видимо, молодые люди поддались порыву. Чувства охватили их на полпути: правой рукой женщина не обняла (не успела обнять) мужчину, рука свободна, изгиб локтя обратно пропорционален выпуклости груди.

Их поцелуй — не просто проявление страсти: этим поцелуем возвещает свое присутствие любовь. Зритель постепенно восстанавливает предшествовавшие поцелую события. Молодые люди — студенты. Они вместе провели ночь, свою первую ночь, проснулись в объятиях друг друга. Сейчас они идут на лекции. На тротуаре, в утренней толпе, он вдруг чувствует, что его сердце сейчас разорвется от нежности. И она, она тоже готова подарить ему себя тысячу раз. Вот они и целуются. Ни до прохожих, ни до любопытствующей фотокамеры им дела нет. Отсюда выражение «Париж — город любви». Но такое могло случиться где угодно-и эта ночь любви, и эта нежность через край, и этот поцелуй. Такое могло случиться даже в Бёрни. Такое могло случиться даже в этом вот отеле, и никто, кроме влюбленных, ничего бы не заметил и не запомнил.

Чем же вы займетесь? спросил я. Где будете работать?

Работать? Ну, не знаю. Может, буду пока помогать маме. У нее модельное агентство, начинала как все, а теперь в Северном Квинсленде никто за ней не угонится. Совсем неплохо для девушки с богом забытого Лусона, у которой не было ни связей, ни денег.