Дневник плохого года - [52]

Шрифт
Интервал

Кстати, сказала она, вы ведь не использовали меня в своей книге, без моего ведома? Очень было бы неприятно узнать, что я в книге с самого начала, а вы на эту тему помалкиваете.

Ах да, припоминаю — вы планировали перегруппировку. И вам больше некуда употребить мою девушку — пока некуда. Знаете, Хуан, я первый раз встречаю мужчину, который меня усиленно убеждает, будто ему некуда употребить Аню. Обычно у мужчин полно идей относительно употребления Ани, идей по большей части не могущих быть упомянутыми в приличном обществе. Успокойтесь — вы сказали, что вам некуда ее употребить, и я вам верю.

Дьюла описал свой метод с большой прямотой, но, как мне показалось, не без задней мысли дать мне пример для подражания. Он был невысокого мнения о моей наблюдательности, касалось ли дело женщин, характерных для них жестов или чего другого. По мнению Дьюлы, мне, рожденному на диком континенте, недоставало того, что в европейцах заложено от природы, а именно греческого, то есть платоновского, мировосприятия.

«Ты так и не ответил на мой первый вопрос, — сказал я. — Тебе эти твои донжуанские мастурбации настоящее удовлетворение приносят, или нет? Разве в самой глубине души ты не предпочел бы настоящий секс?»

Дьюла резко выпрямился. «Я никогда не употребляю слово «мастурбация», — сказал он. — Мастурбация — для детей. Мастурбация — для начинающих, которые только пробуют свой инструмент. А насчет настоящего секса… Ты же, как-никак, Фрейда читал — тебе ли столь безответственно употреблять это слово? Я говорю об идеальной любви, о любви поэтической, только на чувственном уровне. Если ты не хочешь этого понять, я тебе помочь не смогу».

Вы имеете в виду мои суждения? Что же, по-вашему, я мог пожелать высказать о вас?

Не обо мне конкретно, а вообще о филиппинских машинисточках, воображающих, будто они всё знают.

Аня говорит, вы человек воспитанный. Несомненно, галантный, но не более того. Никаких непристойных нашептываний. Никакой воли рукам. Прямо настоящий старомодный джентльмен. Одобряю. Хорошо бы побольше мужчин на вас походило. Я-то сам далеко не галантный. Вы, наверно, заметили. Я не джентльмен, ни с какого боку под это определение не подпадаю. Я даже не знаю, кто мои родители, кто меня зачал, кто дал мне жизнь, а разве можно быть джентльменом, когда не знаешь своих родителей?


Дьюла меня недооценил. У меня имелись все причины заинтересоваться феноменом, который он называл идеальной любовью на чувственном уровне, все причины перенять его и начать практиковать самому. Но я не мог. Были реальная любовь и реальный секс, я познал их и помнил их, и они не походили на виртуальное насилие, практикуемое Дьюлой. Качество эмоциональных переживаний может быть схожим, экстаз — не менее бурным, чем утверждал Дьюла — кто я такой, чтобы ставить его слова под сомнение? — и всё же в самом элементарном смысле любовь «в уме» не может быть реальной.

Почему так происходит: мы — мужчины и женщины, но главным образом мужчины — знаем, что оплеухи реальности с каждым годом становятся всё более частыми и ощутимыми — и, тем не менее, продолжаем подставлять щеки? Ответ: потому что боль предпочтительнее пустоты, потому что боль синонимична жизни, а пустота — смерти.

Когда я открыл дверь, Аня была в скверном настроении (нет, она проходить не станет, она только извиниться…), но тучи уже рассеивались. Еще несколько солнечных лучей — и цветочек снова раскроет лепестки.

Разве Аня вам не рассказывала о моем прошлом? Нет? Я воспитывался в приюте для мальчиков, в Квинсленде. Я среди них — единственный, кто преуспел, вышел в люди и сколотил состояние законным путем. Получается, сам всего добился. Известно ли вам, Senor Хуан, сколько я стою? Не столько, сколько вы — я, конечно, говорю гипотетически, откуда мне знать, сколько вы стоите? — но в любом случае немало. Тяну на кругленькую сумму. А известно ли вам, где эта сумма хранится? Нет?

09. О старении

Бедро сегодня так болит, что я не могу ходить и едва сижу. День заднем мой телесный механизм неумолимо разлаживается. Что же касается мыслительного аппарата, привычка пересчитывать винтики постепенно приобретает у меня масштабы паранойи — и, однако, я надеюсь, что содержимое, в отличие от футляра, избегнет тленья. Все старики становятся картезианцами.

Нет, никаких суждений о машинистках, сказал я. Но вы всё равно в книге — разве может быть иначе, если вы участвовали в ее создании? Вы в каждом слове, везде и нигде. Как Бог, только в ином масштабе.

А сумма эта хранится здесь. Алан постучал себя по голове. Здесь она хранится. Конвертируемые активы, как

я выражаюсь. Активы, которые я в секунду могу конвертировать, стоит только решение принять. Полагаю, у вас аналогичная ситуация. Вы, наверно, тоже держите активы в голове — у вас это истории, сюжеты, персонажи и тому подобное. Но при вашем роде занятий нужно время, чтобы реализовать активы, нужны месяцы и годы. Тогда как у меня оно легко происходит — Алан щелкнул пальцами — раз — и готово. Что скажете?

10. Сюжет рассказа

Знаменитая романистка приглашена в некий университет на публичные чтения. Ее визит совпадает по времени с визитом профессора X, который намерен прочесть лекцию, скажем, о монетной системе хеттов и о том, что эта система может нам рассказать о хеттской цивилизации.


Еще от автора Джон Максвелл Кутзее
Бесчестье

За свой роман "Бесчестье" южноафриканец Кутзее был удостоен Букеровской премии - 1999. Сюжет книги, как всегда у Кутзее, закручен и головокружителен. 52-летний профессор Кейптаунского университета, обвиняемый в домогательстве к студентке, его дочь, подвергающаяся насилию со стороны негров-аборигенов, и сочиняемая профессором опера о Байроне и итальянской возлюбленной великого поэта, с которой главный герой отождествляет себя… Жизнь сумбурна и ужасна, и только искусство способно разрешить любые конфликты и проблемы.


Детство Иисуса

«Детство Иисуса» – шестнадцатый по счету роман Кутзее. Наделавший немало шума еще до выхода в свет, он всерьез озадачил критиков во всем мире. Это роман-наваждение, каждое слово которого настолько многозначно, что автор, по его признанию, предпочел бы издать его «с чистой обложкой и с чистым титулом», чтобы можно было обнаружить заглавие лишь в конце книги. Полная символов, зашифрованных смыслов, аллегорическая сказка о детстве, безусловно, заинтригует читателей.


Школьные дни Иисуса

В «Школьных днях Иисуса» речь пойдет о мальчике Давиде, собирающемся в школу. Он учится общаться с другими людьми, ищет свое место в этом мире. Писатель показывает проблемы взросления: что значит быть человеком, от чего нужно защищаться, что важнее – разум или чувства? Но роман Кутзее не пособие по воспитанию – он зашифровывает в простых житейских ситуациях целый мир. Мир, в котором должен появиться спаситель. Вот только от кого или чего нужно спасаться?


В ожидании варваров

При чтении южноафриканского прозаика Дж. М. Кутзее нередко возникают аналогии то с французским «новым романом», то с живописью абстракционистов — приверженцами тех школ, которые стараются подавить «внетекстовую» реальность, сведя ее к минимуму. Но при этом Кутзее обладает своим голосом, своей неповторимой интонацией, а сквозь его метафоры пробивается неугасимая жизнь.Дж. М. Кутзее — лауреат Нобелевской премии 2003 года.Роман «В ожидании варваров» вошел в список ста лучших романов всех времен, составленный в 2003 году газетой The Observer.


Сцены из провинциальной жизни

Кутзее из тех писателей, что редко говорят о своем творчестве, а еще реже — о себе. «Сцены из провинциальной жизни», удивительный автобиографический роман, — исключение. Здесь нобелевский лауреат предельно, иногда шокирующе, откровенен. Обращаясь к теме детства, столь ярко прозвучавшей в «Детстве Иисуса», он расскажет о болезненной, удушающей любви матери, об увлечениях и ошибках, преследовавших его затем годами, и о пути, который ему пришлось пройти, чтобы наконец начать писать. Мы увидим Кутзее так близко, как не видели никогда.


Жизнь и время Михаэла К.

Южноафриканский прозаик Дж. М. Кутзее был удостоен Букеровской премии (1983), а в 2003 году ему была присуждена Нобелевская премия.Тема книги «Жизнь и время Михаэла К.» — противостояние личности и цивилизации. Человек естественный, Михаэл К. пытается «жить свою жизнь». Но можно ли освободиться от общества, оставаясь, так или иначе, его частью?..


Рекомендуем почитать
Восставая из рабства. История свободы, рассказанная бывшим рабом

С чего началась борьба темнокожих рабов в Америке за право быть свободными и называть себя людьми? Как она превратилась в BLM-движение? Через что пришлось пройти на пути из трюмов невольничьих кораблей на трибуны Парламента? Американский классик, писатель, политик, просветитель и бывший раб Букер Т. Вашингтон рассказывает на страницах книги историю первых дней борьбы темнокожих за свои права. О том, как погибали невольники в трюмах кораблей, о жестоких пытках, невероятных побегах и создании системы «Подземная железная дорога», благодаря которой сотни рабов сумели сбежать от своих хозяев. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.


Защищать человека

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи

Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) известен сегодняшним читателям главным образом как автор нескольких хрестоматийных сказок, но это далеко не лучшее из того, что он написал. Писатель колоссального масштаба, наделенный «сумасшедше-юмористической фантазией», Салтыков обнажал суть явлений и показывал жизнь с неожиданной стороны. Не случайно для своих современников он стал «властителем дум», одним из тех, кому верили, чье слово будоражило умы, чей горький смех вызывал отклик и сочувствие. Опубликованные в этой книге тексты – эпистолярные фрагменты из «мушкетерских» посланий самого писателя, малоизвестные воспоминания современников о нем, прозаические и стихотворные отклики на его смерть – дают представление о Салтыкове не только как о гениальном художнике, общественно значимой личности, но и как о частном человеке.


Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I

«Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно.


Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том II

«Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно.


Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I

«Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно.