Дневник пленного немецкого летчика. Сражаясь на стороне врага, 1942-1948 - [99]

Это, однако, не значит, что часто повторяемый в начале войны тезис о том, что с наступлением века моторов русские просторы как военный фактор потеряли свое значение, был совсем неверен. Никто не может знать этого лучше, чем сам Сталин, который говорил о нападении вермахта даже значительно уступающими противнику количественно силами^{163} как о почти смертельной угрозе для существования Советского Союза. Если вермахт сумел дойти до Сталинграда, то из этого ясно вытекает, что советские армии были бы разгромлены любыми равными им по количеству войсками при условии, что те не испытывали бы ограничения с поставками артиллерии и другой военной техники, как это было в немецкой армии. Техническое превосходство западного мира заставило бы русских отступить за Урал. И все это потому, что преимущество в территории сейчас отступает на второй план по сравнению с силой и мощью мотора. Та агрессивность советской политики после Потсдама, казалось бы, свидетельствует о том, что хозяева Кремля придерживаются на этот счет другого мнения и считают себя очень сильными. Но любой психиатр знает, что люди, страдающие приступами страха и неуверенности в себе, часто бывают агрессивны. Наверное, этим объясняется и агрессивность СССР. Практически любой анализ официальной и неофициальной государственной пропаганды в этой стране заставляет сделать вывод, что ее руководители считают необходимым раздувать в себе и в своих подданных смелость и имитировать силу.

В этом заключается реальная опасность. Никто не может гарантировать, что в один прекрасный день вожди режима не попадут под влияние собственной пропаганды и не потеряют чувство меры при существующем балансе сил. Никто не может гарантировать, что они неожиданно не решат преодолеть свою внутреннюю несостоятельность и не бросятся в поисках таких заманчивых побед в другие страны. Любой тоталитарный режим умеет атаковать неожиданно.

Опасность будет особенно велика, если им удастся посеять панику в свободном мире и вызвать там страх и ужас перед своим кажущимся всемогуществом. Никто не сможет отрицать, что им уже удалось достичь настоящих успехов на этом поприще.

В своем стремлении всех запугать они будут пытаться использовать два фактора. Первым является значительная переоценка, особенно со стороны западных союзников, военных достижений Советского Союза, якобы продемонстрированных в большом контрнаступлении от Сталинграда до Берлина. Слишком быстро как на Востоке, так и на Западе все забыли, что данное наступление велось на слишком растянувшегося противника, который мог противопоставить советским массированным атакам лишь часть своих резервов в войсках и технике. Советская армия сокрушила вермахт своим весом, а не разгромила его за счет стратегических решений. Напротив, из-за неграмотности советского стратегического руководства, пассивности офицерского корпуса среднего и младшего звена, отсутствия инициативы на всех уровнях за эти удары пришлось платить непропорционально высоким уровнем потерь. Даже успешные для Красной армии битвы на уничтожение, такие как, например, при Сталинграде, не были результатом проявления инициативы. Скорее, эти победы были подарены ей Гитлером, игнорировавшим самые элементарные законы стратегии^{164}. Там, где сумасшедший ефрейтор не успел сунуть свой нос, аналогичные угрозы были парированы даже самым посредственным составом Генерального штаба путем совершения маневров стратегического и тактического уклонения.

Эти факты нельзя попросту игнорировать, заявляя, что вышеупомянутый человек намеревался создать новую легенду о непобедимости немецкой армии на поле боя. Вермахт был разгромлен, потому что взялся за выполнение поставленных ему политическими руководителями непосильных задач. К тому же при попытке их осуществления он постоянно подвергался вмешательству дилетанта. Эти факторы должны быть учтены, если кто-то решит правильно оценить достижения победившей стороны. Генералы всегда стремятся, чтобы тот, кто сумел их победить, казался максимально грозным противником. Точно так же на Западе не любят вспоминать о том, как в 1939–1940 годах Гитлер сумел переиграть их, прибегнув к обычному блефу, и о том, как долго они колебались, прежде чем решились вступить в решающее прямое столкновение с уже истекающим кровью противником (в 1944–1945 годах). Эти сомнения позволили Красной армии выйти к Эльбе. В этом отношении оказался прав Хернштадт в своем циничном анализе военной и политической обстановки после 20 июля 1944 года.

Вторым фактором, позволяющим советской стороне демонстрировать показную мощь, является то, что демократии всегда демонстрируют свою слабость. Каждый доллар, направленный на перевооружение, можно получить у налогоплательщиков и политиков только после бесконечных дебатов. И это, наверное, правильно, иначе яростные сторонники войны давно уже построили бы «систему обороны», которая сделала бы неизбежной новую превентивную войну. Однако эти разговоры о «советском дьяволе» в битвах за военный бюджет не должны зайти настолько далеко, чтобы этот «дьявол» однажды не стал явью. Как быть, если «дьявол» неожиданно появится, например, если Советский Союз вдруг решит перейти за ясно установленную после вмешательства сил Организации Объединенных Наций разграничительную линию в Корее, спровоцировав тем самым мировую войну?