Дневник Пенелопы - [28]

— Нет, ты сама выберешь, — ответил мне Эвримах.

— Не могу, пока вы находитесь у меня в доме. Если я буду выбирать по жребию, вы опять передеретесь. Отправляйтесь сначала в свои владения, а я через пару дней пошлю за тем, кого сочту достойным супругом для себя!

— Шутишь? Выгонишь нас вон, а потом запрешь дверь? Не пойдет.

— Тогда состязайтесь между собою. Устройте гонки на колесницах, и, кто придет первым, за того я и выйду.

— Я не могу состязаться, — пробормотал первосвященник. — Я слишком толст.

— Хочешь выгнать нас другим способом? Ведь не можем же мы состязаться здесь, во дворце! Для этого нам нужно выйти в поле. Не пойдет.

— Тогда я вызываю вас драться со мною на мечах, как мужчина…

— Что ты сказала? Драться с тобою? С женщиной?

— Я сильнее вас. Кое-кто может это подтвердить! — При этих словах Антиной покраснел.

— Первый же, кто померяется с тобой силой, победит. Таким образом, вопрос стоит по-прежнему: ты сама должна выбрать…

— Я не умею обращаться с оружием, — снова пробормотал первосвященник. — Я человек божий!

А Эвримах:

— Пока мы говорим с тобой по-хорошему. Нам все равно, кто станет твоим мужем, потому что мы не собираемся отсюда уходить. Мы договорились не ссориться из-за женщины. Один из нас будет твоим мужем, а все мы — царями. Вместо того чтобы правил один, будут править пятьдесят. Мы поделим и власть и острова. Решай!

Это было как раз то, чего я боялась. И тогда я обратилась к ним с последней просьбой, пообещав, что после этого будет исполнено и их желание. Я попросила трехмесячный срок, чтобы подготовиться. И выбрать того, кого укажет мне покрывало Левкофеи.

— Пожалуйста!

Я поднялась наверх и в отчаянии бросилась на кровать. Кого выбрать? Никого из них близко я не знаю. И все они мне противны. Был бы хоть один из них более или менее привлекательным!

Мужчин узнают в любви, в выпивке и в картежной игре. В карты я не играю; вина не пью; остается только любовь. Я выйду за того, кто меня по-настоящему полюбит. А потом, когда подрастет Телемах, мы вдвоем, может быть, сумеем справиться и с остальными.

Я позвала Мирто:

— Поди сюда, дитя мое. Я тебе доверяю. К тому же ты самая красивая девушка во всем государстве — после меня. До сего времени я оказывала тебе множество милостей. Из рабыни превратила в свою наперсницу и подругу. И много раз делала вид, будто ничего за тобой не замечаю. Теперь же я требую от тебя жертвы. Ты должна давать, а я — брать.

— Все, что пожелаешь. Я готова на смерть ради тебя, но я не понимаю, в чем дело.

— Слушай, дитя мое. Прежде я не разрешала тебе спускаться в трапезную, где кушают женихи. Но теперь, в интересах династии, ты каждый день будешь спускаться вниз, чтобы прислуживать им. Все они будут приставать к тебе, даже если не будут пьяны. Ты же, не поднимая глаз, потихоньку с оглядкой будешь приглашать каждую ночь одного из них к себе в комнату. Дашь ему ключ, но с условием, чтобы он поднимался по лестнице на цыпочках, не зажигал света и уходил до зари. И не разговаривал. Потому что рядом моя комната.

— С удовольствием.

— Не спеши. Ночью ты будешь спать в моей комнате, а я в твоей. Я хочу узнать их, но так, чтобы они меня не узнали.

— Но…

— Никаких но! А когда через пятьдесят дней кончится твоя жертва — и моя, тогда я разрешу и тебе с ними познакомиться.

— Но…

— Лишаю тебя слова!

Я сама себя ненавидела. При одном воспоминании об этом меня начинает тошнить.

Все эти хлыщи голубой крови с выбритыми и напудренными физиономиями; с крашеными ногтями и губами, часами смотрящиеся в зеркало, прежде чем на них посмотрят другие; утопающие в золоте и драгоценных камнях; потомки богов и героев, без которых земля не могла бы существовать, а солнце — передвигаться по небесам, первые в сражениях и в поэзии; знатоки изящного, страстные мечтатели о прекрасном и светоче Истины, — все они были скотами. В сравнении с ними раб Дедал был человеком с душой.

Принимая меня за рабыню Мирто, они обращались со мною грубо, говорили мне гадости, ругали, а Эвримах даже ударил меня по щеке. Как я вынесла все это! Ради трона — ради родины. Одних, перепившихся, рвало в постели; другие спрашивали, нет ли у царицы, то есть у меня, любовника — и сколько я ему плачу; третьи интересовались, стою ли я хоть ломаный грош, если меня раздеть и смыть с меня краску, потому что я сверху донизу искусственная (грудь — подушечки; бедра — турнюр!) Некоторые спрашивали, что я делаю, чтобы не рожать, — или, может быть, я не люблю мужчин? Один предлагал мне деньги и свободу, если я дам царице выпить волшебное снадобье, чтобы она выбрала его; другой признавался, что ненавидит меня, ему нужен только престол; третий пошел еще дальше и говорил, что когда женится на мне, то запрет меня в гареме, Телемаха сошлет на пустынный остров, а царство оставит для себя и своей родни.

Что же касается любовного искусства — грубые, неотесанные, жестокие. Лишь один из них оказался молодцом. Старый Полиб, отец Эвримаха. Любовь — родная сестра Мудрости: ей нужны седые волосы… Этот шестидесятилетний старик — весь улыбка, уверенность и остроумие. Воспитанник Муз и Харит! Только он в потемках, вслепую понял и оценил умение моего тела, хрипотцу моего голоса, блеск моего ума. И только он, уходя, спросил, когда ему снова прийти, и оставил на подушке туго набитый кошелек… В его объятиях я забыла, что приношу жертву. С ним я испытала настоящее наслаждение! Согрешила!