Дневник Пенелопы - [14]

Когда я в раздумье вернулся к алтарю, жертвенный баран был жив, блеял и прыгал.

Сказав все это, он встал за моей спиной. Наступило долгое молчание. Большинство наивных людей поверило в чудо. Но аристократам оно не очень понравилось. Слово взял самый дерзкий и отвратительный из них, Эвримах, сын Полиба:

— Хитрый и коварный жрец! Шел бы ты лучше домой и сидел бы там и пересчитывал своих детей, как бы кто из них не пропал, чем являться сюда и мямлить перед нами все это по подсказке. Мы пришли сюда не для того, чтобы узнать что-нибудь новое от царицы или от тебя. Ибо нам известна одна-единственная правда: Одиссей больше не вернется, как не вернулся и никто другой. Пошел уже третий год! Они уплыли сражаться за честь какой-то бесчестной женщины. То есть за то, чего нет! Те из нас, кто поумнее, не покинули родной земли, чтобы сохранить то малое, что осталось, тогда как другие потеряли все. И теперь на нас ложится великий долг позаботиться об отечестве. Нельзя допускать, чтобы нами командовала женщина — длинные волосы и короткий ум. И к тому же такая молодая! Ведь до чего мы дошли: до анархии.

Посмотрите на нашу прелестную повелительницу. Как она вырядилась и намазалась — словно актриса! Женщины больше заботятся о том, чтобы их называли красивыми, чем умными.

Но если даже Одиссей погиб, это еще не означает, что должно погибнуть и государство.

Может быть, она и красива, — даже очень красива! — но государства управляются не губной помадой, а кнутом. Значит, должно произойти одно из двух: либо она выберет кого-нибудь из архонтов себе в мужья, народу — в правители, либо ей придется уйти. И поскорее, пока не поздно!

Посмотрели бы вы тогда на моего Аргуса, на моего божественного волкодава, который все понимает, как человек, и только говорить не может. Он взвыл и кинулся на Эвримаха, скаля клыки. Потом чуточку попятился, готовясь к прыжку, чтобы растерзать его.

Я удержала его за ошейник и сказала громко, чтобы всем было слышно:

— Сядь, мой верный друг! Когда гавкают паршивые собаки, не забывай, что ты царский пес!

Однако сын Полиба невозмутимо продолжал:

— В нынешнем году наш урожай погиб. На нас, очевидно, гневаются боги: Посейдон, Аполлон, Афродита и сам бог войны Apec! — которые потворствуют троянцам и воюют на их стороне против ахейцев. Поэтому они не послали нам дождя. Тучи, едва приблизившись к нашим берегам, повернули вспять. Нынче мы не собрали и половины годового урожая зерна. А покойный, когда уезжал, забрал с собой почти весь хлеб.

Теперь ты заставляешь нас расплачиваться за его ошибки. Как мы можем отдать половину половины, когда нам самим и нашим людям не хватает? Как мы можем довериться словам фантазерки и лишиться того, что у нас имеется, чтобы ждать того, что привезут? И кто может поручиться, что боги смягчатся и не погубят опять наши посевы?

Надо умилостивить их. И единственный, кто должен быть принесен им в жертву, это ты, супруга виновного. Я не говорю, что тебя надо зарезать, как Агамемнон зарезал Ифигению на алтаре Артемиды. Тебя надо с почестями и музыкой принести на алтарь Гименея! Жертвой, так сказать, станешь не ты, а тот, кто женится на тебе. Ведь он станет не только обладателем твоей красоты и молодости, но и возьмет на себя великую ответственность за государство.

Ты хочешь показаться щедрой за чужой счет. Вместо того чтобы раздаривать негодные земли, где одни камни да пни, ты бы лучше открыла закрома и скотные дворы и раздала голодным все то, что наворовал у нас за последние пять лет твой ненаглядный. Ты же захватила это добро и сидишь на нем, как собака на сене.

У тебя двенадцать амбаров, полных зерна, и столько же складов с оливковым маслом. У тебя двенадцать стад по пятьдесят коров и двенадцать отар по двести голов овец и коз. Еще у тебя столько же стад свиней, одних маток, не считая хряков, по пятьдесят в стаде, и у каждой по десять поросят. Зачем тебе столько? Раздай все это беднякам, раз Одиссей, как ты говоришь, привезет тебе в тысячу раз больше!

Предупреждаем: если кто-нибудь осмелится поднять свою грязную руку на наше, унаследованное от отцов, добро, тот поплатится за это.

Да, дочь Икария и нимфы Перибеи, племянница спартанского царя Тиндарея и двоюродная сестра неверной Елены… Не забывай, что ты здесь иноземка. И если ты еще живешь на Итаке, то только благодаря нам, архонтам, а не народу!

Его слова не застали меня врасплох, я этого ждала. И ответила очень спокойно, с улыбкой:

— Беспардонный сын Полиба! Мне жаль, что мальчишкой великий Одиссей брал тебя на колени и играл с тобой. Лучше бы у тебя было больше совести, а язык был покороче. Совесть я тебе дать не могу. А вот язык укоротить могу. Со мной народ!

И тогда, расталкивая толпу, вперед протиснулся жалкий человек в лохмотьях. Это был сын Долия Мелантий, один из засланных в толпу агентов.

— Я рыбак и сын рыбака, потомственный крестьянин… Читать и писать я не умею, даже букв не знаю… Сказать по правде, я и говорить-то разучился. Много лет я живу один среди скал, не видя людей. Говорить мне не с кем, кроме лодки, топора, сетей, осьминогов и самого себя.

Все, что я знаю, я узнал только от бога и от природы. Значит, ведомы мне не ложь и заблуждения, а вечные законы и вечные истины… Я знаю, что Итаку создали боги и вверили ее нашим царям. Нам нечего говорить… Может, я и одет в лохмотья, может, и сам я отребье, но я твердо знаю: пока будут существовать наши богоданные цари, будут существовать и Итака, и я. То есть народ!