Дневник пани Ганки - [60]

Если бы, несмотря на все усилия, скандала не удалось избежать, мне было бы уже совершенно безразлично, осудят Яцека за двоеженство или нет, останется ли он в конце концов со мной, вернется ли к той женщине, которую, как он сам только что признался, любил когда-то до безумия и, наверное, любил бы и сегодня, если бы она его не оставила. Какое же это все отвратительно!

Может, это не совсем похоже на правду, что я равнодушно восприняла бы возвращение Яцека к той женщине. Нет, на такое самоотречение я вряд ли способна. Но исключительно из честолюбивых соображений. Он как таковой мне больше не нужен. Я не хотела бы только, чтобы он достался той женщине.

Яцек так увлекся рассказом, что, наверное, и не почувствовал той огромной перемены, которая произошла во мне в течение последних нескольких минут. Он не знал, что обращается уже к совершенно другому существу, которое слушает его уже только как человека, повествующего о деталях какой-то абстрактной неудачи в делах. Как человека, который сам несет ответственность за ту неудачу.

Яцек продолжал:

— К сожалению, это был не сон. Постепенно я вспомнил все. Брак был официально оформлен, и возврата назад не было. Можешь поверить мне, Ганечка, что я с первой же минуты знал, что совершил ошибку.

Я пожала плечами.

— Почему же ошибку?.. Ты ведь сам говоришь, что она была на удивление хороша, что ты любил ее до безумия, что она происходила из семьи, вполне тебе соответствующей с точки зрения общественного положения, к тому же была богата… Я не вижу здесь никакой ошибки.

Он посмотрел на меня с волнением, которое я приняла за оскорбление.

— Спасибо, что ты так хорошо все поняла.

— Никакое это не понимание, дорогой, а просто неверие в то, что ты был недоволен.

— Как?.. Ты мне не веришь?..

Я засмеялась.

— Жаль, что ты не мог слышать собственного тона. В твоем вопросе звучало такое негодование, как будто ты человек, который заслуживает наибольшего доверия если не во всем мире, то по крайней мере в Центральной Европе.

— Ах, — закусил он губу, — вот как ты это понимаешь.

— Именно так. А как бы еще ты посоветовал понимать женщине, которая после трех лет супружеской жизни узнает не о каких-то там компрометирующих фактах из мужниного прошлого, а о том, что, несмотря на брак, который оказался обыкновенной фикцией, она всего-навсего любовница… Или, лучше сказать, содержанка…

Яцек покраснел и опустил голову.

— Ты имеешь право судить меня строго, но такой жестокости я от тебя не ожидал.

— Ах, какая там жестокость! У меня и в мыслях ничего такого нет. Наоборот — готова спокойно выслушать тебя до конца. И не имею относительно тебя никаких дурных намерений. Я только считала своим правом призвать тебя подумать, когда ты требуешь от меня, чтобы я безоговорочно поверила во все эти сладенькие украшения, которыми ты сдабриваешь свое признание.

Он наморщил лоб.

— Ну что же, ладно. В дальнейшем буду избегать всяких комментариев.

— Это будет разумнее. Итак, я слушаю.

Теперь он заговорил быстро, сдавленным голосом, то и дело прерывалось.

— В тот же день мы выехали в Европу уже как супруги. Прости, что я должен еще на мгновение вернуться к тому моменту, который пробудил в тебе обоснованное или необоснованное недоверие. Поэтому, оставляя в стороне мои чувства, я знал, что совершил ошибку хотя бы с точки зрения дяди. Как я уже говорил тебе, Бетти не нравилась дяде Довгирду. Она почти каждый день бывала в посольстве, где мы жили, и, когда дядя заметил, что я увлекся ею, он вытянул у меня обещание, что никаких близких отношений между нами не будет.

— О, еще один выполненное обещание, — заметила я довольно небрежно.

— Я дал обещание, чтобы отвязаться. Просто я думал, что это у дяди какие-то беспочвенные причуды. Я пытался выпытать у него, что он имеет против Бетти, но он отделался общими фразами. Одно время мне даже казалось, что его неприязнь к ней возникла вследствие собственной неудачи. Ведь чего греха таить, дядя всегда был падок на женщин. Так или иначе, но, когда мы с Бетти сблизились, я тщательно скрывал это от дяди, потому что не хотел его раздражать. О нашем совместном отъезде в Соединенные Штаты он, разумеется, тоже не знал.

— А почему ты так с ним считался?

— Очень просто: я полностью от него зависел. Прежде всего, материально. Ты ведь знаешь, что мой отец, помня о своей несчастливой жизни с покойной мамой, оставил это странное завещание. Он завещал все дяде Довгирду с условием, что я должен был получить наследство лишь в день своего бракосочетания.

— Не понимаю, — перебила его я. — Ведь поскольку ты женился, то имел право войти во владение наследством. Собственно, благодаря тому, что ты назвал ошибкой, ты получил независимость.

— Нет, так как согласно завещанию моя женитьба требовала дядиного согласия.

— Ах, ты боялся за свои деньги!

— Не только за деньги, — сердито посмотрел он на меня. — Я считался с дядей и потому, что испытывал к нему большую благодарность. Ведь он воспитывал меня с самого детства. Кроме того, я должен был посвятить себя дипломатической карьере, и здесь тоже все зависело от дяди. Словом, как видишь, я уже на второй день после той легкомысленной женитьбы имел основания думать, что совершил ошибку.