Дневник памяти - [9]

Остаток вечера я провела, по-новому глядя на Ази. Санта-Клаус, или Рождественский папа, как мы его называли, наверное, специально помог мне, ведь я столького не видела, вернее, не хотела видеть. Как всегда, невысказанные вслух страдания Ази многому научили меня и помогли продолжить постижение житейских мудростей. Мы с сестрой неожиданно перестали быть соперницами и вновь стали самыми близкими подругами.

Я подошла к Ази и крепко обняла ее. Так крепко я ее никогда еще не обнимала. Может, и поэтому объятие и выжало из нас все слезы до последней.

Ази прошептала мне на ухо:

— Он всегда любил только тебя одну.

Потрясенная отвагой сестры — ведь такое признание требовало огромной смелости — я сказала:

— Ты не должна держать в голове подобные мысли…

— Это не просто мысль. Он мне сам признался в этом, после того как я сказала, что смогу любить только Доуиндера.

— Тогда он поступил так назло тебе, чтобы отомстить.

— Нет, не назло… И ты ведь сама знаешь, что это правда.

— Вы можете научиться любить друг друга, нужно только дать себе такую возможность.

— По-моему, это так же невозможно, как и то, что ты его разлюбишь.

От стыда мне пришлось даже опустить глаза: мне стало совестно, что я недостаточно твердо пыталась забыть мужа своей сестры.

Ази обняла меня, показывая, что не держит зла, и я почувствовала биение ее доброго сердца, закаленного в страдании. И тут меня озарило — неожиданно я превратилась в жертву и отныне мне не надо никого прощать.

— Перестань плакать, глупышка. Лучше обними меня на прощание.

— На прощание?

— Да. Завтра мы на год уезжаем в Саудовскую Аравию. Сет попросил перевести его туда, чтобы мы могли попробовать наладить наши отношения, прежде чем… расстаться.

— Нельзя браться за такое ответственное дело, надеясь на поражение.

— Нет, все не так плохо, как кажется с первого взгляда. Мы пообещали всячески помогать друг другу и договорились прибегнуть к разводу только в самом крайнем случае. Но если наша попытка не увенчается успехом, мы, несомненно, расстанемся по-хорошему, не превращаясь в смертельных врагов.

— Счастья вам обоим… Я говорю это от чистого сердца.

— Я знаю, что от чистого сердца, — со слезами в голосе ответила Ази и снова исчезла из моей жизни, не дав порадоваться нашему примирению.

8

Вместе с Сетом и Ази исчезла и моя надежда снова почувствовать себя полноценным человеком. Сквозящая пустота в сердце и боль во всем теле сейчас стали даже сильнее, чем тогда, когда я плакала на их свадьбе. Я знала, что существует единственный способ, чтобы все стало опять хорошо: Сет и Ази должны как-то суметь превратить свою крепкую дружбу в такую же крепкую любовь.

Судя по письмам Ази, все к этому и шло. Месяц за месяцем она подробно описывала, как они сближаются, узнают желания и запросы друг друга. Однако, как ни радовали меня сообщения об их духовном сближении, от описаний физической близости мне становилось плохо. Смятение, чувство вины и постоянная озабоченность стали терзать меня днем и ночью. Наверное, даже Ази каким-то образом уловила мое состояние. Во всяком случае из ее писем неожиданно исчезли все подробности их интимной жизни, которыми она раньше всегда делилась со мной.

Но существовала еще и другая вероятная причина таких перемен в письмах, о которой я не могла не думать. Возможно, Ази под впечатлением наших рождественских разговоров боялась признаться, что на самом деле ее семейная жизнь совершенно не складывается. Если все было так, то Сет должен вернуться домой свободным человеком. По-моему, нет необходимости объяснять, что от таких мыслей мои надежды взмывали ввысь.

Прошло много месяцев, прежде чем на меня стали действовать уговоры Чанно, и я начала потихоньку возвращаться к нормальной жизни. Чанно не дала мне обезуметь от отчаяния. Она считала, что с помощью боли Бог просто защищает нас от чрезмерных опасностей и ран.

— Ты ведь не стала бы прикасаться к раскаленной плите после первого ожога, так ведь? — все время повторяла она, предоставляя мне возможность мысленно проводить параллели с моей ситуацией.

Все дело в том, что, несмотря на ее глубокую любовь ко мне и заботу, она считала неприличными откровенные нравоучения. Ее иносказания, доходчивые и убедительные, вливались в мое сознание плавно, как молоко. Они были питательными, но не несли в себе цинизма. Пусть Чанно не умела писать и читать, она была тем не менее мудрее всех мудрецов на свете. Уж кому, как не мне, знать об этом! Ведь большую часть из них я считала родственными душами, хотя все они проживали на разных континентах.

В ноябре 1974 года, после окончания военного училища, мой брат потребовал, чтобы ему разрешили вернуться домой. Мама согласилась.

— Замечательно, — обрадовалась она. — Училище сыграло свою роль, и Лал стал мужчиной.

Я спросила себя, что она имела в виду: строгую дисциплину и образование или эмоциональный холод, который он уже начал проявлять? По мнению мамы, мужчины вообще не должны выказывать никаких чувств. Наверное, в этом отношении в ней самой соединились черты и мужского и женского характеров.

Мое воображение начало рисовать картины одна ужаснее другой. Мне привиделось, как голова или сердце брата распухли от неудовлетворенных низменных желаний, которые он вынужден скрывать. Если так, то скоро я получу ответ на давно мучивший меня вопрос: где же все-таки живет душа — в сердце или в голове?