Дневник - [28]

А R. все молчит. Не знаю. Это немного странно. Но… все… равно.

23 сентября, пятница

Снова сижу дома; весь день пролежала в гостиной, в бездействии. Читала «Анну Каренину»; я ожидала большего. Мне не очень нравится. Голова болит ужасно, и так дурно, гадко… От R. получила письмо из Москвы. Не пишет, куда едет. Это злит. Больше ничего. Усталость страшная.

Сентябрь 29, четверг. 1 ночи

Сегодняшний вечер снова провели с Ивановыми. На этот раз были у Сабурова. Ставили бессмысленный фарс, в котором сути ни на грош и все основано на трюках, переодеваниях, гримасах. Глупо, но… смешно. И смешно только, когда видишь это, а вот теперь абсолютно никакого впечатления. Будто ничего и не было! В гимназии очень наблюдаю за всеми девочками. Бог мой, как я не люблю ложь. И зачем? Зачем? В глаза мне льстят, заискивают, уверяют в привязанности, а за глаза… о, что только они не выдумывают! Главная их цель – забросать грязью, очернить, бросить тень на человека. Ведь вначале кажется это невозможным… как? Чтобы дети могли дойти до этого и иметь такие низкие, грубые инстинкты и мысли?! Думается, что это непостижимо! А однако… это так! Что с ними сделаешь? Конечно, не все, но многие! Очень многие. Женюрка, Мариша и отчасти Лена составляют счастливые исключения. Я им за это благодарна! Меня мало кто любит (в гимназии), но и я тоже ни к кому не питаю особой привязанности. Но… поздно. Как-нибудь потом…

Октябрь 4, вторник

Давно хотела заглянуть на страницы дневника, но положительно времени не было. Усиленная, напряженная работа. Расслабляет и действует на нервы. Но… трудно. Il n’y a rien à faire![184] Архитектор, или там не знаю кто, прислал нам планы постройки имения. Дом очень недурен, и расположение комнат великолепно. Papa предлагает мне две или три комнаты сразу. Вероятно, возьму себе две, а в третьей непременно устрою маленькую библиотеку. Вот теперь эти Дубровы меня очень заняли; меня интересует абсолютно все, касающееся имения. Я читаю письма управляющего, переписываю ответы papa, знаю живой и мертвый инвентарь… одним словом, я нахожусь в курсе дела, и даже если не совсем, то по большей части. Но думаю, что это увлечение так же минутно, как и предыдущие. Ведь у меня отчасти характер схож с papa: порывистость, быстрота, некоторая страстность даже, быстро увлекаюсь чем-нибудь, глубоко изучаю и… увы, забрасываю и скоро забываю. Но я немного холоднее и спокойнее «papa». Т. е. это скорее то, что я великолепно сдерживаю себя и подавляю в себе какое угодно чувство. Одно только ужасно: когда часто приходится «актерничать» (ведь «актерка» же я!) и не быть собою, то под конец трудно различить, где кончается игра и начинается мое собственное, индивидуальное «я». Иногда высказываешь собственное мнение… и останавливаешься! Не знаешь, «собственное» ли оно. Идущее необдуманно, сердечно из ума – или же актерская уловка, должная защищать мою interlocuteur[185]? Это самое неприятное чувство, какое когда-либо может испытать человек. Моя душа – это какой-то безумный, страшный лабиринт, где нет ни выхода, ни входа, ни света, ни тьмы, ни счастья, ни горя, ни спокойствия, ни волнения… это такой адский хаос, полный звуков, красок, форм и сочетаний, которые стараются уложиться в какую-нибудь условную форму, но сейчас же разбегаются, упрямые и безвольные, страстные и холодные, великие и низкие… ааа, это один сплошной кроваво-красный туман, испещренный разноцветными жилками и блестящими облаками, которые передвигаются так быстро и стремительно, что с трудом улавливаешь их движение. Под конец это вечное колебание становится нестерпимым. Иногда мне приходит на ум дикая мысль, не безумна ли я в самом деле? Но потом странный смех появляется у меня на губах, и я сознаю, что, думая это, я могу быть поистине сумасшедшей! Я очень люблю думать и, пожалуй, немного помечтать. Но последнее бывает лишь в те минуты, когда я нравлюсь себе, и, стоя перед зеркалом (ça c’est aussi important, que tout!![186]), начинаю понемногу, сначала робко и незаметно, потом все смелее и смелее, развивать какое-нибудь желание, назовем, мечту… Но вскоре с отвращением отходишь и от мечты, упавшей и разбившейся, не желая ни видеть, ни слышать, ни чувствовать своего желания. Подчас эти несчастные желания бывают столь гадки, несимпатичны, что даже ужасаешься, как подобная мерзость могла занять ум хоть на мгновение. И лишь тогда постигаешь всю красоту, все величие и чистоту Неведомого, которого и боишься, и поклоняешься ему, и так страстно, безумно желаешь узнать Великую Тайну, что снова невозможные мысли набегают в голову. Невозможная? Неисполнимая? О, нет!! Немного больше воли, энергии и… преграда сломана. Т. е., чего боюсь, чего хочу и не желаю, может стать близким и осуществимым, может дать мне или вечное счастье, или великую скорбь и привести или оттолкнуть от Неведомого. Но… что я пишу, что я пишу?? Не безумие ли это? Не знаю… не знаю!.. не знаю!.. Не знаю!.. И даже себя узнать не могу. Зато характеры и души других понимать научилась и разбираюсь в них довольно быстро и с помощью моих излюбленных формул. Об этих формулах поговорю как-нибудь потом, а теперь хочется сказать лишь одно, в чем я твердо и непоколебимо утверждена: для того чтобы понять человека, надо самому подойти к нему!!! Раньше я думала не так. Я ждала… и надменно говорила: подойди, и я тебя постараюсь понять! Теперь я первая подхожу и быстро обрисовываю контуры души, желаний и характера. Когда план готов, постройка облегчена, а украшенья под конец. Есть души, похожие на вечно-темные, грязные [здания], с искривленными стенами (читай, мнениями и понятиями) и обнаженными досками – желаниями. Есть души обыкновенные, спокойные и флегматичные. Есть еще души огромные и высокие, кристально чистые и прозрачные, великие светлые души, которые походят на небесные, прозрачные своды золотистого храма Утренней Зори. Но эти души встречаются слишком редко и никогда не бывают понимаемы. Зато тот, кто обладает такой душою, счастливейший человек в мире. Он понимает все, и ничто не закрыто перед глазами его души, нет тайн и загадок для него, ибо сам он Загадка, и душа его величайшая Тайна на земле, и перед Великим все падает ниц и разоблачает свою мысль.