Дневник - [21]

(<Суббота> 8 июня <1829>

   Бедная Анна Антоновна умерла. Она не смогла перенести болезнь. Да простит Всевышний все ее вольные и невольные прегрешения! Через месяц исполнился бы уже год, как не стало г-на Ермолаева; она не смогла жить без него. Хотя при жизни любовь их и была беззаконной и смешной, но она была возможна благодаря ее постоянству. А ее смерть освятила их любовь, сделав ее достойной восхищения. Приехала Варвара, моя милая Варвара. Ее малышка прелестна218. Все свое время я провожу у нее. Утром в день смерти бедной немки, Виельгорский приехал к ней, так как она живет в доме моей тетушки Волконской 219 <нрзб>. Граф уезжает на месяц в свое поместье, а потом вернется сюда и тогда, надеюсь, мы будем видеть его часто. Но нет, он будет опасаться приходить, чтобы не возбудить толков о себе. Он будет все так же галантен со мной: он не может меня полюбить. Его сердце слишком устало от любви, чтобы он мог помышлять о женитьбе на мне, и к тому же во мне теперь слишком мало очарования, я чувствую сама, что я уже не та, кем была в 18, 19 лет. Тогда я еще могла внушать страсть многим, сейчас... Никогда! Но так ли уж нужна страсть, чтобы создать благополучную семью и быть счастливой? Нет, но нужна хоть капля любви с одной стороны, а я не могу ее более внушать. Annette перечитала страницу 90 своего Журнала220. Вот она, будущая жизнь!)

Дума

Жизнь моя

  Перед отъездом в Приютино, на другой день приезда Вариньки, ушла я на балкон и там засмотрелась на Неву. Как чистое зеркало отражала она все предметы на берегах своих <...>

  Приютино

  Тра ла ла ла, тра ла ла ла, тра ла ла ла, я презираю всех и вся. Ах Боже мой, как весело на даче! Что за время, что за покой. Хоть весь день пой. Бог мой, какой... ты что... ах, не скажу... я пережила все, и теперь в сердечной или с сердечной пустоты пою, шалю, свищю, и все на ю с одним исключением -- только люблю нет, я к сему слову прилагаю отрицательную частичку не, и выходит все прекрасно. Не люблю. Прекрасно, прекрасно... Чу, едет кто-то, не к нам ли? Нет, к нам некому быть, любимцы и любители все разъехались по местам, по морям, по буграм, по долам, по горам, по лесам, по садам, ай люли, люди, ай лелешеньки мои... смотрю и ничего не вижу, слушаю и ничего не слышу.

  Ах браво, только чюхонец не может быть, подойдем к балкону: ай да чюхландия, хоть бы и барину так бойко проехать. Но он может быть едет к любезной! Ах как чювствительно! Больные глаза от грязи и полупияное лицо очень хорошо рисуются в воображении с безсмертным богом любви. Да и то сказать, не один чюхонской Амур бывает с куриной слепотою, и южной Италианской Бог, любовник красоты и Психеи бывает иногда не так-то здоров.

<Вторник> 25 июня <1829>

  Как справедлив тот, кто сказал, что la vie d'une femme est toujours un roman (жизнь женщины всегда роман)! Прочитав прежние строки, кажется, что любовь, замужество, решение судьбы -- все, все было далеко от меня, а теперь... Ничего не может быть ближе, и кто же об этом думает, я никогда не могла бы себе то вообразить. Жеорж Меендорф221. В первое воскресенье он был у нас, и Варинька заставила меня то заметить. Александр М<ейендорф>, приехавший из Чужих край, и старинной мой друг, был с ним и сочинил в честь Прию<тина> и мне стихи222. Потом в прошедшую субботу George приехал один, и тут я сама заметила, что он был очень нежен и absent {рассеян -- англ.}. В воскресенье же (нет, в субботу вечером) приехал Александр. George был все два дня грустен, безпокоен, preoccupe (озабочен). Я всякую минуту боялась декларации. Но что меня и Вариньку изумило, это фраза, которую он ей сказал вечером, сидя и учась у ней играть в "Романс". В это время, как я пела и возхищала Алек<сандра> и даже Папиньку, George сказал Варе: "Signorina Sara Contessa" (Синьорина будет графиней -- итал.). Barbe, как будто не понимая, отвечала: "Non e possibile, io sono maritata" (Это невозможно, я замужем -- итал). "А comment dire, -- отвечал он, -- vous verrez?". (A как сказать "увидите" по-итальянски!) "Ah, vederette", -- отвечала она. "Eh bien, vederette, sara contessa". (Вот увидите, будет графиней -- итал.) Barbe, все как будто бы не понимая, что говорит он не про нее, сказала: "Tanto meglio per me". (Так для меня лучше -- итал.) И разговор кончился. Но он все был задумчив. Что хотел он сказать этим Sara contessa (будет графиней -- итал.). Неужели он что-нибудь узнал об графе. Ах ежели бы его устами да мед пить! Но нет, я не рождена для продолжительнаго щастия. При том же граф после свидания у Вариньки ведет себя очень странно, не думает ли он, что мы хотим поймать его. Ошибается, je suis moi-meme trop ftere pour cela (я слишком горда для этого). Но я теперь говорю: Sara quel che sara (будь что будет -- итал.). Да будет воля Твоя. Я пью воды и еждю верхом с Григорием223. Чем более знаю его, тем более люблю. Наши все разговоры так сериозны и для меня приятны, он истинно любит меня и желает мне щастия.

  Не много время протекло, с собою радость унесло. Ольга занемогла 24 Июня. Прежде еще она немного хворала, был у ней насморк. Но в этот день, возвратясь с катанья с Варинькой, нашли мы, что Маминька сидит у ней и безпокоится, что она все плачет и сучит ногами. Хотя не было видно никакого признака сериозной болезни, Варинька решилась в тот же вечер поехать в город. На другой день мы все туда же отправились. Приехали -- почти не было надежды. До 1-го или 2-го сидела я в спальной, бедняжка была за перегородкой. На другой день ей было лучше. Она всегда любила меня более всех, даже матери и кормилицы: я взяла ее на руки, чтоб качать, пока уснула. М-me Андерсон, ее няня, она была спокойна, но уже нет Ольги, у которой я могла просиживать целые дни! Ей ставили пиявицы, делали все, что могли! Ничего не помогло!.. У кормилицы пропало ночью молоко, Ольга страдала и кричала; рано поутру пришла я к ней, она лежала на материнской постели, смерть сидела у ней в головах. Тронула ее руку, она была холодна и синя, глаза потускнели, дыхание тяжело. Что было со мной тогда! О Боже, Боже, с какою радостью отдала бы жизнь свою, чтоб спасти им этаго ребенка! Дальность жизни моей так темна, как громовая туча, для них ея была так светла! Так утешительна!.. Григорий приготавливал ей лекарство, и слезы текли на него. Я тронула ноги Ангела, они были холодны, я дала ей пить, она насилу могла проглотить. И когда сказала я ему: "Si vous donnez, donnez vite!" (Даете, так давайте быстро) он понял меня, но упрашивал оставить комнату: я видела, что нет спасения, вышла -- через полчаса Ольга была в небесах... Я слишком взяла на себя и разплатилась горько с природою, опять был ужасной припадок нервической. Григорий, это совершенство людей, и тут успел помочь мне. Пришедши в верх, пошла я к Вариньке -- ужасной день! Мы все сидели втроем. На другой <день> Г<ригорий> уехал хоронить Ольгу, а мне поручил В<ареньку>. Вставши под предлогом пойти куда нужно, она вышла в мраморную комнату224, дверь была открыта в спальную, она скоро пошла туда и бросилась на кровать, где скончалась Ольга. Я оставила ея несколько времени, но увидя, что она уж очень плачет, стала ея уговаривать; она не слушалась, я подняла ея с Машей и, вытолкав обеих в гостиную, заперла дверь на ключ. Обойдя кругом, я нашла Маминьку, которая рыдала над нею и ломала себе руки. "Боже мой, что мне делать!.. -- говорила она. -- Подите и успокойтесь, вы только вред ей делаете". Я подала В<ареньке> каплей, она выпила, я стала говорить ей об ея муже, и мало-помалу она успокоилась. Прошел и этот день. Мы переехали в Приютино. Опять спокойствие и веселость нашли гости: мы горюем все поодиночке, а веселимся вместе, но я плачу дань природе и слабею. Может быть Смерть далеко от меня, может быть сидит передо мною. Но я смотрю на нее с удовольствием, она то благо, которое Бог по безконечной милости своей послал людям. Она -- Ангел-утешитель, она -- благо, которое все мы достигнуть стараться должны: она присоединяет нас к Всевышнему и там дает нам вкушать блаженство вечное. Одна разлука с милыми сердцу может заставить нас страшиться ея. Но что же разлука нескольких лет в сравнении Вечности. Как слеза горя посреди моря щастия! Как прекрасно можно представить ея! Как мирной гений, ведущий человека к истинному блаженству. Как избавитель рода человеческаго. Ах, естьлиб не было Смерти, а наша жизнь в этом мире была бы вечной, я думала бы, что нет Творца вселенной. Смерть есть печать его благости, его любви к людям. К нам в субботу вечером приехали братья Меендорфы; иногда я думаю, как и все, что George имеет виды: и сержусь на себя. Я его почитаю, даже может быть... люблю. Да, люблю, но это чувство во мне соединено с такой боязней! Алекс<андр> М<ейендорф> очень откровенен, все хочет знать, <не> имею ли я к кому-нибудь привязанности; что за вопрос, кто ж ему это скажет, ежели бы я и имела.