Дневник офицера: Письма лейтенанта Николая Чеховича к матери и невесте - [20]
Мама, мне очень нужен транспортир. Приходится много работать с картой, а без него невозможно. Выбери поменьше и полегче, чтобы не выпал из письма, и пришли. Есть еще много вопросов, которыми мне хотелось бы поделиться с тобой, но в одном письме все не упишешь. Пишу напоследок свой девиз: «У меня все в порядке, настроение и здоровье прекрасное». До свидания.
P. S. За время войны я полюбил изучать психологию, образ мыслей людей и особенно новую область, которую раньше мало знал, — девушек.
9 декабря 1943 г.
Надеюсь, что сегодня последняя ночь нашей работы. Но ничего точно не известно. Может быть и так, что и день рождения я встречу здесь.
Сейчас нельзя быть уверенным в завтрашнем дне. Вот опять пал сраженный в сердце разрывной пулей один из моих самых хороших ребят. Эти разрывные пули — варварское изобретение, достойное фашистского зверя. Как разворотило ему, бедняге, грудь! Смотреть страшно.
Когда же наконец кончится эта бойня?! Скоро ли последний гад найдет себе могилу в нашей земле? Каждый раз, идя на работу, мы пересекаем Московское шоссе. Посмотришь вдаль, и мысленно представляешь место, где оно входит в мой любимый город, прямо на улицу Горького. Но сзади и спереди взлетают ракеты: там сидит враг.
Мама, ты все спрашиваешь о моем здоровье. Жив, здоров. Ничего меня не берет пока. Не знаю, как дальше будет, но все-таки почти уверен, что если фриц не убьет, то вернусь здоров, как бык. О состоянии легких и сердца можешь судить по кроссу. Прибежал 15-м из 1000, а ведь знаешь, в чем я бежал: ватные брюки, меховая телогрейка и — хуже всего — сапоги по два пуда весом каждый. За время всех ремонтов они раз в пять возросли в весе.
Курить я все еще не начал, да и не собираюсь. Как Юрка, курит ли? Как это он возится с трупами? Трупов мне приходилось видеть много. Не раз на моих глазах человека превращало в жуткое кровавое месиво, и все-таки резать труп я не мог бы. Мне трудно заставить себя вынуть документы у убитого, если он не был хорошо знаком мне.
Декабрь 1943 г.
Здравствуй, дорогая Шура! Новостей у меня пока особенных нет.
Некоторые лейтенанты уже раза по два ездили в Ленинград. А нам, строевым командирам, нельзя. Требуешь от людей дисциплину и порядок. Приходится и самому браться покрепче. Весь день в подразделении то занятия проводишь, то наводишь порядок, то делаешь внушение или подчас прочтешь целую лекцию какому-нибудь нерадивому бойцу.
Сильно я переменился за годы войны. Никогда мне не думалось, что придется руководить людьми, многие из которых годятся мне в отцы. Еще в училище я даже не представлял себе, как приду в подразделение, сумею ли требовать, как полагается, выйдет ли из меня волевой командир. А сейчас все стало так просто и привычно, будто занимался этим всю жизнь. Теперь и мысли о послевоенной деятельности другие. Раньше я думал, что если останусь жив, после войны, буду продолжать учиться по гражданской специальности. Конечно, при условии, что с военной службы меня отпустят. Теперь другие мечты: поступить в Академию имени Фрунзе.
Как видишь, Шурочка, наши успехи на фронте и близость окончания войны дают мне повод строить планы на будущее, делить шкуру неубитого медведя! Не знаю, как все будет в действительности. Вернее всего, что все будет совсем не так, как предполагаешь. С одной стороны, военная специальность успела меня заинтересовать. С другой стороны, специальности более мирные дороги мне попрежнему.
С большим интересом я читаю описание твоей работы на заводе. Действительно, монтаж точных приборов — сложная и кропотливая работа. Знаю это по собственному опыту. Один раз мне пришлось в школьном физическом кабинете ремонтировать зеркальный гальванометр. Сидел над ним целый день, раз десять собирался просто бросить это дело, но в конце концов набрался терпения и исправил. Нравится ли тебе твоя работа? Насколько я помню, в школе да и в техникуме девушки не очень любили работу с приборами.
Шурочка, в конце своего письма ты привела отрывок песенки. Верно, он сильно подходит к нашей жизни. Когда мы работаем на передовой, то так оно и бывает. Подходить к передовой можно только ночью. Днем немецкие снайперы не дают проходу, а по траншее не пойдешь — вода до краев. И так вот идешь: темнота кромешная, только и видны сверху звезды, под ногами смутно белеет тропинка. Посвистывают пули (немцы ведут «страховой» огонь). Для полноты удовольствия только и думаешь, как бы не залезть на минное поле. Сейчас об этом хорошо вспоминать. Сидишь в теплой комнате, и электричество горит. А тогда было не особенно весело.
Теперь несколько слов о своей теперешней жизни, о последних событиях. Снег выпал, кажется, наконец, на всю зиму. Я выбрал себе замечательную пару лыж. Только посмотришь на них, и уже хочется помчаться по снеговой степи. Наши лейтенанты пытаются шутливо охладить мой энтузиазм: «Еще надоест — так наездимся!» Вероятно, оно в конце концов так и будет, но пока я хожу на лыжах с упоением. Вот в основном все.
Можно писать еще много. Столькими мыслями хотелось бы поделиться с тобой. Но надо кончать. Зачем-то вызывают в штаб. Жду письма. Пиши, милая, почаще. Длительные перерывы между письмами всегда очень беспокоят меня…
