Дневник немецкого солдата - [13]

Оба были бородатые, и я не мог определить их возраст. По-немецки они знали всего несколько слов. Разговаривали сдержанно, что, впрочем, было вполне понятно. В основном говорила Ольга. Она была в курсе всех вопросов. Незнакомцев Ольга представила как руководителей групп комитета.

Рейнике — человек дела. Он сразу же спросил, много ли народу в этих группах комитета.

Ольга перевела вопрос. Незнакомец ответил уклончиво:

— Кроме десятков организованных, с нами еще десятки тысяч сочувствующих душ.

Мне понравилось это упоминание о душах. В таком деле нужна душа.

Рейнике спросил их, чем они занимались в мирное время.

— Мы рабочие, — ответил один из комитетчиков. — Но среди нас много интеллигентов. А вы что делали до армии?

— Мы тоже рабочие, — ответил Рейнике. — Я шахтер. А он — не только рабочий. Он и в концлагерях побывал.

Мы не могли долго задерживаться в ателье, и я сказал:

— Вот что, товарищи. Мы готовы помочь комитету. Говорите, что вам необходимо в первую очередь.

Один из комитетчиков ответил:

— Сегодня сюда не смог прийти один из наших товарищей. Он выполнял задание, за ним следили, гнались, он успел прыгнуть на ходу в товарный вагон, но его ранили. Сейчас он находится в развалинах одного дома, место как будто надежное. Но он потерял много крови. Ему надо помочь.

— Что же мы может сделать?

— Товарищу необходимо зашить рану на бедре, — сказал доктор. — А у меня нет ниток. Швы надо наложить сегодня же.

— Хорошо, доктор, — сказал Рейнике. — Нитки мы раздобудем сегодня.

Один из рабочих внезапно вскочил и стал о чем-то говорить, возбужденно размахивая руками. Его старый пиджак распахнулся, под ним было голое тело. Товарищ стоял с обнаженной грудью, в ярком свете фотолампы. Он был настолько худ, что, казалось, можно пересчитать его ребра. Он жестикулировал, показывал на сердце, в чем-то горячо убеждал нас, но мы не понимали ни слова, а Ольга не успевала переводить. Второй рабочий успокоил товарища, усадил его. Заговорила Ольга:

— Он хотел вам сказать, что история Польши учит, что польский народ всегда побеждает, когда борется за свою независимость. Он уже воевал против немецких захватчиков и победил. И снова победит, несмотря на огромные жертвы и величайшие трудности. Он еще сказал, что ваша помощь придает нам силы.

Мы подтвердили, что будем помогать им, и направились к выходу, как вдруг один из рабочих протянул мне руку, как мальчишка, вымаливающий сахар.

— Патроны!

Я дал ему табаку. Но он снова настойчиво повторил:

— Патроны!

Каждый патрон на учете. Рейнике, как заведующий складом обмундирования, пообещал достать им кое-что из одежды и белья. Но где взять патроны.

Мы вернулись в казарму около полуночи. Часовой развязно произнес:

— Господа унтер-офицеры хорошо погуляли!

Я не хотел с ним ссориться и ответил:

— Что ж остается делать в такой дыре?

— Вы были в баре?

— Да, — подтвердил Рейнике. — Там неплохое пиво.

— Еще бы, это же немецкое! — воскликнул часовой.

Пришлось терпеливо поддерживать болтовню.

— Нам не повезло, — сказал я. — Мы так много выпили, что не хватило денег. Вот вернулись за деньгами.

— Ну, тебе это — раз плюнуть, ты ж казначей, — сказал часовой, и наконец отвязался от нас.

Но когда через десять минут мы с Рейнике снова вышли, он попросил:

— Прихватите и мне бутылочку…

— Ишь, чего захотел — пить на посту. А потом донесешь, что унтеры тебя снабдили?!

Солдату нечего было возразить.

Мы быстро добежали до ателье. На стене соседнего дома на деревянных планках висела металлическая вывеска. Я сунул за эту вывеску несколько маленьких пакетиков. Там было все, что нужно для операции: хирургические нитки, болеутоляющие средства и лезвия для бритья — пусть товарищи из комитета приведут себя в божеский вид.

Когда мы возвращались в казарму, было совсем темно. Мы шли по пустынным, безмолвным улицам. Да, только что мы помогли этому городу. Но как жутко идти по его улицам, когда каждый камень тебя ненавидит. Днем и то не по себе. Идешь и чувствуешь на себе полные ненависти взгляды поляков. А у них есть основания ненавидеть нас. Их дети умирают с голоду. А в витрине магазина для немцев висят объявления: «Свежие куропатки», «Мясо дикого кабана», «Яйца по восемь штук на карточку», «Зеркальный карп — два кило на карточку». К магазину то и дело подкатывают новенькие машины. «Ситроен» — трофейные, из Франции.

В них — расфуфыренные немки. Туфли — из Парижа, меха — из Норвегии. Эти дамы уже разучились ходить. Они разъезжают в машинах в сопровождении наших «генералов с Вислы»[7]. Да, есть за что нас ненавидеть.

* * *

Сегодня, когда я принес в ателье лекарства и немного патронов, я встретил там, кроме старого доктора, Ольги и юноши с обожженным лицом, какого-то деревенского парня. Он тоже был с бородой. Взгляд парня, обращенный на меня, не сулил ничего хорошего. Ольга что-то быстро зашептала ему на ухо, очевидно, объяснила, кто я. Через минуту незнакомец заговорил:

— Господин солдат, нам запретили жениться. Ваши хотят, чтобы поляки вымирали. Но мы не сдадимся. Ни за что. С нас взымают такие поставки, что нам впору подохнуть с голоду. Кто не выполнит поставок, того объявляют саботажником. И конфискуют все имущество. Мы понимаем: нас хотят либо прогнать, либо уморить голодом. Иначе вы не сможете заселить наши земли немцами. Но мы выполнили поставки, господин солдат. Откуда мы взяли столько хлеба? Ночью мы сообща отправились в большое имение и набрали там зерна. Вот как. Сдали хлеб в ваш немецкий кооператив. Кажется, все ?! Так нет же. Нам объявили, что раз мы выполнили норму, значит, у нас еще есть хлеб. Надо сдать весь хлеб, чтобы полякам ничего не осталось. А в виде премии нам обещали ордера на одежду. В больших имениях зерна много. Мы снова пошли туда ночью, наскребли и на вторые поставки. Взамен нам дали талоны на брюки и пиджаки. Только брюк и пиджаков нет. Что нам делать с этими бумажками, господин солдат? По-вашему, это честно?.. Но «ничего! С голоду мы не помрем и на суку вешаться не будем. Кое-чему мы научились. Мы покажем полиции дорогу в ад. Как вы думаете, стоит пощипать полицию?