Дневник моего отца - [25]

— Ты уже слышал?! — кричал он.

Отец покачал головой, слез с велосипеда и подумал, что схлопотал три дня строгого ареста или что его отдадут под суд Рюдигеру за хищение важного военного транспортного средства. Но каптенармус отшвырнул велосипед к стене барака и, тяжело дыша, прохрипел, что вермахт вот-вот вступит в Швейцарию. Завтра или послезавтра. Самое позднее — после Троицы. Решение принято в Берлине, окончательно, Гитлеру осталось только взмахнуть рукой. Он знает это из надежного источника, прямо из Берна, от своего брата, который знаком с одним человеком, кузеном доверенного лица генерала. Или полковника, а может, командира дивизии, в общем большой шишки. И тот ему сообщил сегодня утром, под большим секретом. Отец вытер армейским носовым платком лоб и кивнул. Все очень даже логично: Голландия и Бельгия были заняты в считанные дни, теперь пришла очередь Франции. С чего бы вермахту нападать на Париж только с севера, если можно двигаться и от швейцарской западной границы? Тут уж офицер связи мог сколько угодно утверждать, что на всю глубину Шварцвальда не обнаружено никакого передвижения войск — так значилось в официальном бюллетене информационного агентства, выпущенном всего два часа назад, — слух в мгновение ока превратился во всеобщую уверенность, что нападение произойдет очень скоро.

Вечерняя поверка, обычно просто ритуал перед вечерним отдыхом, на этот раз заставила замереть сердца всех присутствовавших. Полковник с апоплексическим лицом, тоже взбудораженный слухами, стоял перед войском. И кричал, что он знает: если враг нападет на любимую родину, то каждый будет сражаться до последней капли крови, как это делали еще наши предки. Коль скоро так назначено Богом, то уже завтра место их расположения станет новым Моргартеном[30]. Все отдали честь знамени, и отец — он еще никак не мог успокоиться — при выполнении приема «на плечо» до такой степени был погружен в свои мысли, что на этот раз у него все получилось безукоризненно. Впервые вся часть звучала, как один человек. Как один удар хлыста. Правда, ни полковник, ни товарищи, ни сам отец этого не заметили. Все они были одинаково серьезны, потому что каждый знал: им не удержать свою «дыру» и два часа. Достаточно трех танков и взвода с огнеметами, и все они погибнут. Все, кто сейчас по команде «разойдись» бредет в столовую, все они, обугленные, будут лежать в грязи, и танки как ни в чем не бывало проедут по их ногам или головам. А полковника повесят на дереве, и у него будет перекошенное, все еще красное лицо.

Разумеется, и во всей стране настроение было не лучше. Как, скажите ради Бога, несколько солдат в пяти укреплениях могли защитить Базель на границе в районе Лёрраха? Какое героическое сопротивление могло помешать немецким войскам пройти мимо Санкт-Галлена, Цюриха и Берна до конца Альп? Старые карабины, что ли, или штыки, или пара цементных глыб, называемых противотанковыми заграждениями? И что еще останется делать генералу, офицерам генерального штаба и членам бундесратов, как не смотреть из бойниц своего бункера на далекие клубы дыма горящих городов, в которых живут или уже больше не живут их солдаты, их жены и дети?

Отец хотел предупредить Клару. Но как это сделать? Рискнуть и сейчас, ночью, еще раз съездить к ней на велосипеде? Однако Клара узнала обо всем раньше отца, действительно раньше, пока смотрела, как он ехал к заповедному лесу. Дело в том, что в это время, громко сигналя, почти с часовым опозданием на улице появился молочник на своем «ситроене» и крикнул через окошко, что немцы уже близко. Десять тысяч солдат в любую минуту могут появиться на той стороне поля. Шаффгаузен весь в огне, в Рейне плавают трупы детей. Не выключив мотор, он вышел из машины и все так же громко, хотя стоял рядом с женщинами, прокричал, что он это знает из самого надежного источника. Никакого сомнения быть не может. Воды Рейна красны от крови погибших. Его зять работает в военных авторемонтных мастерских в Берн-Ваберне, они лично отвечают за автомобили генерального штаба и обслуживают их всегда по первому классу, ни пылинки, так вот зять сказал ему строго по секрету, что нападение произойдет в ближайшее время. Прямо сейчас. Зять не имеет права рассказывать то, что он слышит на работе, за это можно и жизнью поплатиться, но ему, молочнику, он, естественно, говорит все.

Теперь молочник не просто кричал, он орал, вопил во всю мочь. Он им ничего не говорил, орал он, но источник сведений — генерал, генерал собственной персоной, вот как Бог свят. Потом он забрался обратно в автомобиль. Завтра утром они будут здесь, эти гунны, прокричал он через окошко. Завтра рано утром, когда по стране, насилуя и убивая, пойдет враг, ему не хотелось бы оказаться в шкуре таких хорошеньких женщин, как они.

Молочник включил передачу, приложил указательный палец к козырьку кепки, которой на нем не было, и поехал на разворот. На обратном пути, выжимая полный газ, снова попрощался с ними и поднял облако пыли, которое окутало кашляющих женщин. Когда пыль улеглась, автомобиля молочника и след простыл — из-за горизонта еще два-три раза прогудел клаксон, а отец, крошечный издалека, еще только подъезжал к опушке леса.