Дневник Микеланджело Неистового - [3]

Когда Микеланджело говорит, что у него "родилась новая идея", тем самым он ставит совершенно по-новому вопрос об искусстве как осмыслении порождающего его внутреннего порыва. Такое понимание свойственно только Возрождению, и оно немыслимо у Джотто, хотя именно от Джотто и общества, чьи интересы он выражал, берет начало великий процесс обновления, поставивший человека в центр своих устремлений. В тот период назревало понимание диалектической связи между явлением и сущностью и, как заметил Маркс, зарождалась "социальная общность, создававшаяся посредством своего труда и претерпевавшая изменения в ходе преобразования природы"; так закладывались основы современного мира и современного мировоззрения.

Следует отметить, что вслед за Джотто и Данте, начавшими великое обновление художественного языка как в живописи, так и в поэзии и поставившими перед искусством новые задачи, которые соответствовали развитию нового общества, Возрождение "остановило свой выбор на художественном образе как наиболее сложном и отвечающем его сути способе выражения... Именно в изобразительном искусстве Возрождение увидело "орудие" культуры, значительно превосходящее по выразительности литературу, музыку и науку" (я привел здесь высказывание Маурицио Кальвези из его недавней работы).

То, что Микеланджело - личность титаническая, сверхъестественная и сверхчеловеческая, что он возвышается как недосягаемая вершина, являясь первым среди трех гениев, образующих "золотой венец", - все это неоднократно повторялось, особенно приверженцами иррационализма и романтизма. Творение молодого Микеланджело "Давид" стало символом "титанизма" для сторонников романтизма и неоклассицизма.

Безусловно, титанизм есть выражение человеческой гордости, и сама эта идея получает развитие в обществе, которое уверено в себе и сильно созданными им ценностями. Действительно, Микеланджело воплощает собой такой титанизм, порожденный противоборством между светскими воззрениями и "божественным" началом; в конце концов такое противоборство вознаграждается, и человек возвеличивается, освобождаясь от догм непостижимости мира, которые сковывали его волю. И в этом смысле мы находимся у истоков зарождения современного мировоззрения. В "титане" Микеланджело запечатлены одновременно как кульминация развития общества и его культуры, так и начало крушения этого самого общества.

Поэтому нет никакой нужды развенчивать и пересматривать такое понимание титанизма. Ведь идея величия человека и вера в его титанические способности - все это как раз и есть обратное тому, что выдвигает романтизм, усматривающий в титанизме проявление сверхъестественных и сверхчеловеческих сил, некую печать "недосягаемого гения" и тому подобное. Нельзя путать прославление личности человека, красоты его тела и чувств, этого "сплава чудесных органов", как говорил Вазари, или способности человека "выразить ужас посредством искусства" с представлениями о непостижимости и сверхчеловечности, получившими распространение в XIX веке, когда началось "оживление" романтических настроений и наметился возврат к гениальной мифологии в произведениях Вагнера, Ницше, Родена. В то же время порождением тех же настроений явился и неоклассицизм; поэтому если рассматривать романтизм и неоклассицизм не через произведения отдельных и порою величайших творческих личностей, то можно увидеть, что оба они суть искусственно вызванные к жизни направления, представляющие собой две стороны все той же идеализации эпохи Возрождения.

Микеланджело не является сверхчеловеком или неким сверхъестественным явлением в искусстве. Его методу чужд идеализм, и он не оставляет места никакой метафизике. Микеланджело не ищет своих героев в мире идей, не стремится к абстрактному совершенству и не обращается к божественной запредельности. Наоборот, он находит то, что заставляет наиболее властно ощутить биение сердца человека, его плоть и кровь, понять его чувства. Ему удается заставить гореть огнем человеческих страстей своих сивилл, пророков, мадонн; он погружает героев в мрачную задумчивость или заставляет скрежетать зубами от боли и корчиться в страшных муках своих грешников, проклятых, однако, на земле.

Чтобы рассеять все сомнения относительно абстрактно-платонического мифа о "совершенстве" Микеланджело, достаточно рассмотреть под правильным углом зрения вопрос о "незавершенности" его творений, о чем немало велось споров. Микеланджело способен был трудиться до изнеможения, добиваясь законченности произведения, как это ему удалось, скажем, в фигуре Моисея, или оставлять в одной и той же работе наряду с тщательно отработанными деталями другие, которых едва коснулся резец. Ясно одно, что Микеланджело сознательно стремился к такой диалектической связи между законченными и незаконченными деталями, добиваясь при этом полноты выразительности и идейного звучания самого произведения. Даже в тех случаях, когда он уставал от какой-либо работы и оставлял ее "незавершенной", как пишут многие исследователи его творчества, в действительности сама эта усталость уже свидетельствовала о том, что работа в принципе завершена и не нуждается в дальнейших доработках, поскольку незаконченные детали играют в ней второстепенную роль.