Дневник кислородного вора. Как я причинял женщинам боль - [16]

Как я уже сказал, теперь я живу в Нью-Йорке. Здесь я гораздо счастливее, и несмотря на то, что способ, каким я попал сюда, был не вполне красивым, теперь мне здесь нравится. Меня самого это изумляет. Первые два месяца, проведенные на Манхэттене, были временем, когда я подошел к самоубийству ближе, чем за всю остальную жизнь. Забавно, как она пришла ко мне. Мысль покончить с собой.

Прошла всего неделя с тех пор, как Эшлинг отвергла меня в баре «Фанелли», и в этот период я каким-то образом сумел достойно изображать самого себя. Хотя, казалось бы, это должно даваться мне легче, учитывая, сколько лет я был занят самим собой.

Я делал перерывы, чтобы выйти на улицу и поплакать. Это помогало.

В общем, я обнаружил, что выглядываю из окна седьмого этажа нью-йоркского отделения того же агентства, в котором работал в Сент-Лакруа. Был конец марта. Было очень душно и влажно. Так что вот он я, стоял, пытаясь глотнуть воздуха, дожидаясь порыва, мельчайшего движения милостивого ветерка, – и вдруг бросил взгляд на бетон внизу. Окна выходили в тыл здания, так что я смотрел сверху вниз на те странные защитные козырьки, которые есть повсюду в Нью-Йорке. Черт их знает, зачем они нужны. В центре была маленькая прямоугольная полянка из бетонных плиток в форме сот. Эта мысль пришла ко мне мягко. Очень деликатно. Не как какой-нибудь безумный резкий монтажный стык, который заставляет зрителя моргнуть.

Совершенно спокойный, я увидел себя лежащим, словно в парадоксальном сне, идеально оправленным в раму этой прямоугольной площадки. Левая нога согнута, правая прямая, левая рука согнута, ее ладонь повернута вниз. Правая рука вытянута вдоль тела. Голова повернута вбок, на левую ладонь, словно я сплю на подушке. Чуть выше головы и под левой ладонью было нечто, казавшееся очень аккуратно нарисованной абстрактной областью красного. Словно большой расплющенный цветок, на котором покоилась моя голова. Покоилась. Я выглядел мирным. Недосягаемым для боли.

Видите ли, я испытывал сильную боль. Но ее причиняло абстрактное лезвие. Я имею в виду, что боль была физической, ее причина – нет. Полагаю, некоторые сказали бы, что я страдал от разбитого сердца. Или еще можно сказать, что это просто жизнь. Или, может, алкоголизм минус алкоголь. В конце концов, на данный момент я уже пять лет как был трезвенником. Верно, но происходило кое-что еще. Откуда я знаю? Да я и не знаю. Я просто не верю, что мое эмоциональное состояние можно было объяснить таким подростковым термином, как «разбитое сердце». Хотел бы я оказаться неправым, но не знаю, как кто-либо мог бы это доказать, так что я остаюсь в достаточной безопасности. Это еще одно, что вы узнаете обо мне, когда мы продолжим. Мне не нравится рисковать. Я говорю собеседнику о возможности того, что я неправ, лишь тогда, когда совершенно уверен, что прав.

Это помогает мне казаться более скромным.

Например, если я уверен, что мысль, пришедшая мне в голову, забавна, я притворяюсь, что ее высказал кто-то другой, чтобы увидеть и услышать непредвзятую реакцию человека, которому я ее пересказываю. Если собеседник смеется, я поздравляю себя с тем, что придумал смешную шутку – по-настоящему смешную, потому что она вызывала смех у моего знакомого просто так, без подозрения с его стороны, что я обижусь, если он не сочтет ее забавной.

О чем бишь я? О самоубийстве. Да, самоубийство пришло ко мне, как старый друг. Я только что приехал сюда из Миннесоты, чтобы быть с девушкой, которую любил. Я мог видеться с ней в любое время, когда мне того хотелось. Я мог поговорить с ней и днем, и ночью. Она была очень рада быть моим другом. Максимальное понижение в должности. Слово «друг» отражалось в моем лихорадочно возбужденном разуме как «евнух». Я мог видеться с ней, но только как не-мужчина.

Изысканная пытка.

И еще было так жарко.

Мне нужно было делать много такого, что меня до жути пугало. Производить впечатление на людей. Смотреть квартиры, генерировать идеи.

У меня было стойкое ощущение, что мир и его обитатели пытаются не расхохотаться мне в лицо. Что они сделают это позже, когда я отвернусь. Эта мысль пришла ко мне.

Тебе не помешал бы отдых.

Я почувствовал, что медленно киваю в ответ. И тогда все было бы кончено. Больше никакой боли.

Холодный ветерок на пути вниз.

Это имело смысл. Особенно холодный ветерок на пути вниз. Это было очень привлекательно. Кто-то вмешался и сказал «нет». Полагаю, я после этого вроде как утратил чувствительность, но эта картинка меня самого в обрамлении серого бетонного матраца останется со мной навсегда. Мой параноидный поляроид. Та единственная фотка, к которой она определено приложила руку.

Так, давайте-ка посмотрим, мы зашли слишком далеко, давайте немного вернемся назад… ага, верно, я в Сент-Лакруа, и на дворе примерно август. Мой папаша помер и теперь лежит в земле на окраине Килкенни, в углу кладбища рядом с собственным папашей. Странно даже думать об этом. Я был жив и благополучен и ждал того, чего ждали все в Сент-Лакруа. Зимы. Если вы улыбаетесь, и вас переполняет веселье, и вы складываете губки бантиком, то какой-нибудь здешний лютеранин насладится этим моментом, а потом скажет: «Ну, погодите у меня!»