Дневник Гуантанамо - [60]

Я все еще не привык к иорданскому времени. Мне нельзя было знать время или дату, но позже, когда я подружился с охранниками, они сообщали мне время. Тем утром мне пришлось угадывать. Было около 4:30, что означало 1:30 у меня дома. Интересно, что делала моя семья? Они знают, где я?[68] Покажет ли им Бог, где я? Увижу ли я их когда-нибудь еще? Только Аллах знает! Шансы казались очень маленькими. Я ел по чуть-чуть, да и еды, в принципе, было немного. Лепешка, кефир и маленькие кусочки огурца. Но в этот раз я съел больше, чем прошлой ночью. Я все время читал Коран при тусклом свете. Я не мог читать его наизусть, потому что мозг отказывался работать как нужно. Когда я подумал, что наступил рассвет, то начал молиться, и, когда я закончил, муэдзин запел азан. Его небесный, тонущий в воздухе, сонный, хриплый голос пробудил во мне все эмоции. Как могли все те молящиеся верующие принять тот факт, что один из них покоится в мрачной темнице Dar Al Tawqif wa Tahqiq.

Вообще есть два азана: один — чтобы побудить людей принять свою последнюю пищу утра, а второй — чтобы они перестали есть и отправились молиться. Они звучат одинаково, единственная разница в том, что во втором муэдзин говорит: «Молитва лучше сна». Я помолился еще раз и потом пошел в кровать, чтобы предстать перед выбором: хочу я страдать во сне или в жизни. Я продолжал переключаться с одного на другое, как если бы был пьян.

Второй день прошел без каких-либо серьезных происшествий. Мой аппетит остался тем же. Один охранник дал мне почитать книжку. Она мне не понравилась, потому что она была о философской разнице между всеми религиями. Мне очень нужна была книга, которая смогла бы утешить меня. Жаль, что в мире так мало спокойствия. Я и не спал, и не бодрствовал, когда охранники крикнули «Tahgig!» («Допрос!») и открыли дверь моей камеры.

— Поторапливайся!

Я замерз, мои ноги онемели, но сердце билось так сильно, что я спрыгнул с кровати и выполнил приказ охранника. Сопровождающие надели на меня наручники и повели меня в неизвестность. Так как на глазах была повязка, я мог спокойно подумать о точке прибытия, хотя охранники шли намного быстрее, чем я ожидал. Я почувствовал тепло в комнате, в которую вошел. Когда ты напуган, тебе нужно тепло.

Охранник снял с меня наручники и повязку. Я увидел большой синий аппарат, такой же, какие стоят в аэропортах для сканирования багажа и других предметов, у которых нужно определить высоту и вес. Тогда мне стало намного легче. Они просто хотели собрать стандартные данные: отпечатки пальцев, рост и вес. Я знал, что допрос неизбежен, и очень его боялся, но одновременно очень хотел пройти его как можно скорее. Не знаю, как объяснить, возможно, это не имеет смысла. Я просто пытаюсь рассказать о своих чувствах, как могу.

Прошел еще день. Все было точно так же, как и за день до этого, хотя я узнал кое-что очень важное — номер своей камеры. После еды, прерывающей пост, охранники начали называть номера, двери громко открывались, и можно было услышать шаги заключенных, которых забирали. Я выяснил, что их уводили на допросы. Я представлял сотни раз, как охранники произносят мой номер, как я ухожу в уборную и совершаю ритуальное умывание. Это была паранойя. Наконец около 10 вечера в субботу охранник в действительности крикнул: «Tahgig!»[69] Я быстро справил нужду. Не то чтобы мне очень хотелось, я особо ничего не пил и из меня и так уже вышло полгаллона жидкости, но в туалет все равно хотелось. Чем я собирался писать, кровью?

— Быстрее, у нас не так много времени, — сказал охранник, стоящий у открытой металлической двери.

Позже я узнал, что время с восьми вечера до часа ночи выделялось на допросы. В это время большинство заключенных водили из камер в допросные и обратно. Сержант надел на меня наручники и повязку и повел. Мы зашли в лифт и спустились на один этаж. Затем мы пару раз повернули, и я оказался в новой зоне. Открылась дверь, и я зашел в комнату. Запах сигаретного дыма ударил в нос. Это была зона для допроса, где они постоянно пыхтят как старые паровозы. Это отвратительно, когда дым накапливается и перебивает все запахи вокруг.

В этой зоне было удивительно тихо. Сопровождающий охранник оставил меня у стены и ушел.

— Кого ты отправил в Чечню? — по-английски крикнул следователь по имени Абу Раад другому заключенному.

— Я никого никуда не отправлял, — ответил заключенный на ломанном арабском с очевидным турецким акцентом.

Я сразу понял, что это постановка. Этот допрос проводился для меня.

— Лжец! — крикнул Абу Раад.

— Я не лгу вам, — ответил парень на арабском, хотя Абу Раад продолжал говорить на свободном английском.

— Мне все равно, какой у тебя паспорт, американский или немецкий, ты расскажешь мне всю правду, — сказал Абу Раад.

Постановка была идеальной и предназначалась для того, чтобы напугать меня еще больше. И хотя я сразу понял, что это постановка, она сработала.

— Здравствуй, Абдуллах, — сказал Абу Раад.

— Привет, — ответил я, чувствуя его дыхание прямо у своего лица. Я был так напуган, что не понимал, что он говорит.

— Так, значит, тебя действительно