Дневник гения - [40]
Я отправился к Хантингтону Хартфорду, в одной руке держа пустой лист, а в другой — репродукцию моего "Святого Георгия", которую собирался показать ему. Поднимаясь на лифте, я вспомнил, что этажом выше живет принц Али Хан. И из-за врожденного неукротимого снобизма после минутного колебания я отдал бою репродукцию в качестве подарка принцу в знак моего уважения. И тут же почувствовал себя полным идиотом, ибо, попав в апартаменты Хартфорда, оказался не только с пустыми руками, но и с пустым листом, что было смехотворно вдвойне, ибо то и другое было взаимосвязано. Я уже начал смаковать абсурдность ситуации, думая про себя, что неплохо бы ее повторить. Да, мой параноико-критический метод требовал немедленно превратить этот бредовый случай в самое примечательное событие дня.
Хантингтон Хартфорд сразу спросил, принес ли я цветную репродукцию "Святого Георгия". Я ответил отрицательно. Тогда он спросил, может быть стоит распаковать эту картину в галерее. Но в эту минуту, сам не знаю почему, я вдруг решил, что мой "Георгий" будет продан в Канаду.
"Лучше я напишу для вас другую картину — "Открытие Нового Света Христофором Колумбом"".
Это прозвучало как заклинание. Ведь будущий музей Хантингтона Хартфорда должны были построить в округе Колумба, прямо напротив единственного в Нью-Йорке памятника Христофору Колумбу, — совпадение, о котором мы узнали лишь спустя несколько месяцев. Когда я все это записывал, д-р Колин, бывший у нас в это время, остановил меня и спросил, не помню ли я, что лифт в доме, где жил принц, произведен промышленной компанией Данн Ко. В самом деле, я думал о леди Данн — осознанно или нет — как о показателе моего "Святого Георгия", и так уж вышло, что купила его впоследствии именно она.
Я до сих пор благодарен Филиппу Халсману эа то, что тот не стал печатать портрет Хрущева на последнем листе. Я думаю, что вправе назвать его "Мой округ Колумба", поскольку без него я, вероятно, никогда не создал бы космическую фантазию о Христофоре Колумбе. Последние географические карты, составленные советскими учеными, как раз доказали основной тезис, развитый в моей картине, что сделало ее особенно интересной для выставки в России. Только сегодня мой друг Сол Юрок взял репродукцию, чтобы предложить картину Советскому правительству для культурного обмена, подключив таким образом мое имя к другим моим великим соотечественникам — Виктории Лос Анжелес и Андреа Сеговия.
Я пришел к завтраку на пять минут раньше положенного. Перед тем, как я сел за стол, зазвонил телефон из Пальм Бича. На проводе м-р Уинстон Гест, он просит меня написать Мадонну Гваделупы и портрет его двенадцатилетнего сына Александра, который, как я мельком видел, пострижен под "ежик". Когда я хотел, наконец, сесть завтракать, меня позвали к соседнему столу и заговорили о возможности заказать мне яйцо, украшенное эмалью в духе Фаберже (оно предназначалось для хранения жемчуга).
Я уже не понимал, голоден ли я или мне просто дурно: чувство, овладевшее мной, напоминало слабые позывы к рвоте и одновременно некое эротическое ощущение (которое с каждым разом становится все острее) при мысли о Парсифале, ожидавшем меня в полночь. Завтрак состоял из яйца всмятку и нескольких бисквитов. Опять-таки следует отметить, что параноико-критический метод действует эффективно в силу моих параноидно-кишечных биохимических особенностей, к которым добавляется целый набор элементов, необходимых для "высиживания" всех воображаемых яиц, столь близких к совершенству Эвклидова яйца, форму которого придал голове Мадонны Пьеро делла Франческа.
В полумраке "зала шампанского" уже сияла полночная эротическая звезда — мной Парсифаль, мысль о котором придавала мне новые силы. После того, как прибыли вельможные персоны и миллионеры, я решил, что пора спуститься в подвал к цыганам. Уже порядком измотанный, я отправился заплатить за выступление маленькой цыганке Чунге, танцевавшей для испанских эмигрантов в Гринвич Виллидже.
В этот момент вспышка в руках фотографа, собиравшегося сфотографировать нас, вызвала у меня приступ тошноты. Было такое ощущение, что я должен немедленно проглотить ее и затем освободиться от нее через кишечник. Я попросил друга отвести меня обратно в отель. И тут меня стошнило, и почти одновременно был такой обильный стул, как никогда в жизни. Это напоминает мне одну деликатную ситуацию, о которой мне как-то рассказал Хосе Мария Серт: он встретил одного человека, от которого так дурно пахло, и он так зловонно отрыгивал, что Серт ему "тактично" посоветовал: "Уж лучше бы вы выпускали газы"
Я лег весь в холодном поту, и вдруг на моих губах появилась одна из самых тонких моих улыбок, которая привела Гала в замешательство. Я сказал ей: "Я испытал странное, двойственное ощущение силы, достаточной, чтобы сорвать банк, и в то же время чувство ускользающей удачи".
Не стесняясь Гала, для которой чистота была предметом культа, с ее отвратительной привычкой к почитанию принятых норм, я мог легко умножить золотые плоды своего знаменитого параноико-критического метода. Таково еще одно достоинство алхимического яйца по средневековым представлениям, которое предполагает возможность трансмутации ума и драгоценных металлов.
Настоящий дневник — памятник, воздвигнутый самому себе, в увековечение своей собственной славы. Текст отличается предельной искренностью и своеобразной сюрреалистической логикой. Это документ первостепенной важности о выдающемся художнике современности, написанный пером талантливого литератора.
Сальвадор Дали – один из величайших оригиналов XX века. Его гениальные картины известны даже тем, кто не интересуется изобразительным искусством. А его шокирующие откровения о своей жизни и изящные ироничные рассуждения о людях и предметах позволят читателю взглянуть на окружающий мир глазами великого мастера эпатажа.
«Всегда сваливай свою вину на любимую собачку или кошку, на обезьяну, попугая, или на ребенка, или на того слугу, которого недавно прогнали, — таким образом, ты оправдаешься, никому не причинив вреда, и избавишь хозяина или хозяйку от неприятной обязанности тебя бранить». Джонатан Свифт «Как только могилу засыплют, поверху следует посеять желудей, дабы впоследствии место не было бы покрыто растительностью, внешний вид леса ничем не нарушен, а малейшие следы моей могилы исчезли бы с лица земли — как, льщу себя надеждой, сотрется из памяти людской и само воспоминание о моей персоне». Из завещания Д.-А.-Ф.
«Сокрытые лица» был написан в далеком 1944 году и публиковался с тех пор всего несколько раз. Почему? Да потому, что издатели боялись шокировать приличное общество. Дерзкий, циничный и одновременно романтичный, этот парадоксальный роман укрепил репутацию своего создателя – гения и скандалиста. Перевод: Шаши Мартынова.
Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».
Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.
Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.
Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.