Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - [61]

***

На другой день, тоже рано утром, ками передал письмо (сам он не приехал): «Вчера я не мог говорить с Вами ни о чем, потому что у Вас в это время очаровательно пели. Теперь я прошу Вас уделить мне Ваше время. Горечь от холодности госпожи лишает меня способности мыслить. Так вот, если мне суждено жить, я когда-нибудь познаю брак! Ну ладно, не буду об этом распространяться».

***

Еще через два дня, и опять утром, он вновь написал моему сыну: «Удобно ли Вам приехать, или лучше мне приехать к Вам?». Сын сразу же выехал к нему, потому что я сказала ему:

- Поезжай скорее, чтобы он не приезжал сюда.

Сын вернулся и, как обычно, заметил:

- Никакого дела у него не было.

***

Прошло еще два дня, и ками написал сыну всего несколько слов: «Приезжайте. Я должен обязательно с Вами поговорить». Записку принесли опять рано утром. Сын велел передать: «Сейчас выезжаю». Но через непродолжительное время пошел сильный дождь и шел не переставая до самой ночи, так что выехать он не смог.

- Бесчувственный. Напиши хотя бы письмо, - заметила я, и сын написал: «Мне помешал выехать проливной дождь».

Не переехать

Воды Накагава

В наводненье.

Вам каково

На дальнем берегу?!

Ответ был такой:

Чем стану думать

О любви,

С которой не увижусь,

Не лучше ль жить

На вашем берегу?!

Между тем опустился вечер, дождь прекратился, и ками приехал сам. Как всегда, он заговорил прямо, без околичностей. Я сказала гостю:

- Смотрите, не успели Вы загнуть один из трех пальцев, о которых изволили говорить, как месяц закончился.

- Это как получится, - ответил он, - дело ведь не решено окончательно, поэтому может быть, закончив их загибать, я начну считать сначала. Как бы это посреди срока вырвать середину из календаря господина!

Мне показалась эта мысль забавной:

- Диких гусей заставить пораньше вернуться домой! - произнесла я в ответ и искренне рассмеялась.

Потом я вспомнила блестящий вид Канэиэ и сменила тон:

- Если говорить откровенно, дело не только в этом. Есть еще одно, причина, по которой мне трудно обратиться к господину.

- Да в чем же дело? Как бы мне хотелось узнать! - Такими словами он столько раз укорял меня, что я решила объяснить ему, как все обстоит на самом деле, но подумав, что передать это будет непросто, взяла последнее письмо Канэиэ, оторвала те места, которые не желала показывать, а остальное протянула, сказав:

- Я чувствую, что нехорошо показывать письмо вам, но хочу лишь, чтобы вы поняли, как мне трудно говорить об этом.

Он вышел с письмом на открытую галерею и долго читал его при неверном свете луны, потом вошел в помещение со словам:

- Написанное совершенно сливается с тоном цветной бумаги и его не различить. Если позволите, я посмотрю его днем.

- Да я сейчас же порву это письмо.

- Немного еще подождите, не рвите, - попросил ками, не показывая вида, что он хотя бы приблизительно рассмотрел, что здесь написано, и добавил: - Мне говорят, что, поскольку подходит срок дела, с которым я так надоедаю вам, я должен быть осмотрительнее. Не станет ли это навевать на вас уныние?

Время от времени он читал вслух какие-то стихи, но так, чтобы не слышно было, о чем. Наконец, уходя, ками сказал:

- Завтра нужно идти на службу. Помощника о его делах я велю известить. А теперь позвольте откланяться.

Вечером, когда я уже лежа просмотрела у себя на подушке письмо, которое показывала ками, я с удивлением обнаружила, что в нем отсутствовали (кроме того, что оторвала я вчера) и другие куски, и среди них - те места, где на обороте были наброски моего стихотворения «Какой же это жеребенок?!»

***

Рано утром в адрес моего сына от ками пришло письмо: «Я простудился, и, как уже доводил до Вашего сведения, не смогу навестить Вас. Пожалуйста, приезжайте сюда около часа Лошади». Подумав, что ничего особенного, по обыкновению, не произошло, сын не стал торопиться с отъездом. И тут принесли письмо мне. Оно было написано тщательнее, чем обычно, и в нем были такие трогательные слова: «Насколько возможно скоро я хотел поговорить с Вами, но мне было очень неудобно настаивать на своей просьбе... Вчерашнее письмо действительно читать было трудно. Специально говорить обо мне господину Вам тоже было бы тяжело, но я прошу в разговоре с ним как бы случайно коснуться мимолетной моей сущности, чтобы он хотя бы в мыслях проникся ко мне сочувствием».

Я не увидела в его письме ничего такого, что требовало бы ответа, и не стала отвечать. Но на следующий день мне сделалось жаль автора письма, он показался мне еще таким юным, и я написала ему: «Вчера я не отправила Вам ответ, потому что здесь кое-кто соблюдал религиозное воздержание, а кроме того, уже совсем стемнело, так что вышло это, как говорится, не по моей воле. Я подумала о возможности время от времени касаться в разговорах с господином Вашего дела и решила, что в моем положении такой возможности не представится. Разве я не согласна с припиской, которую сделали Вы от всего сердца?! Относительно цвета бумаги: не думаете ли Вы, что письмо господина было бы трудно читать даже днем?»

***

Как раз в то время, как я приготовилась послать это письмо, в доме у меня стали собираться буддийские монахи, и я спешно отправила посыльного.