Я разглядывала олеандр.
— Бабочки — очень хрупкие создания, — продолжал Джулиус, глядя под купол, где пестрели в сетчатом тенте десятки бабочек. — Они так уязвимы, что меня удивляет, как они вообще решаются вылупиться из куколок. Им может повредить что угодно: избыток тепла, недостаток тепла, избыток влаги, недостаток влаги — и на каждой стадии развития они рискуют погибнуть или деформироваться. Никогда не трогай бабочку руками — кислота с человеческой кожи для нее губительна. Трогать бабочку можно только кисточкой для рисования. У меня здесь созданы идеальные условия. Например, температура поддерживается строго между семьюдесятью пятью и восемьдесятью градусами по Фаренгейту.
Я смотрела, как Джулиус точными, опытными и осторожными движениями трогает листья, как разглядывает своих питомиц, и внутри у меня все таяло и плавилось. Нет ничего лучше и соблазнительнее, чем зрелище мужчины, делающего что-то легко и опытно — будь то танец, прыжок через изгородь, катание на лыжах или парковка машины в узком зазоре между другими. Такое зрелище заводит женщину. Собственно, физическое влечение может возникнуть из самых обыденных действий — например, парень внезапно начинает казаться тебе сексуальным, когда он выносит мусор, колет дрова, занимается стиркой или лущит орехи, но Джулиус и бабочки… это было невероятно. Я внезапно открыла для себя контраст между Джулисом решительным, хладнокровным и безжалостным — и незнакомым мне тайным Джулиусом, нежным и осторожным. Это открытие стократ усилило его притягательность для меня.
— А знаешь ли ты, что основная цель и смысл жизни бабочки — это продолжение рода? — спросил Джулиус. — У них совершенно фантастический брачный ритуал. Брачный танец самца состоит из особого рода движений и ударов крыльями, потому что на верхних крылышках у него размещаются особые андрокониальные чешуйки, которые в ходе брачного танца выбрасывают феромоны-афродизиаки, или так называемую любовную пыльцу. Поэтому, когда самец хочет совокупиться с самкой, он смыкает у нее над усиками свои крылья и осыпает ее любовной пыльцой. Потом он начинает чертить вокруг нее полукруги. А когда самка тоже приходит в готовность, она поднимает крылышки и подставляет самцу свое брюшко.
Джулиус обошел меня по дуге, описав полукруг, а я в шутку приподняла свитер, дав ему полюбоваться на мой животик (чего уж там, отнюдь не идеальный). Джулиус сощурился, и мы одновременно рассмеялись. В это мгновение я ощутила с ним настоящее родство душ. И еще в этот самый миг я чувствовала, что моя соперница, Алиса, повержена, потому что в отличие от нее у меня есть крупное преимущество — я умею забавлять и смешить Джулиуса. Он посмотрел на меня с нежностью и поманил к дверям.
— Пойдем, а то тут невыносимо душно. Прежде чем познакомить тебя с бабушкой, хочу показать тебе кое-что еще.
Словно желая направить мое движение, Джулиус положил руку мне на поясницу, и я почувствовала, что таю под его ладонью, — и не то что не отстранилась, а, наоборот, сделала движение к нему.
— Хочешь, скажу одну из причин, по которой меня в детстве чаровали бабочки? — спросил он. — Так вот, потому что бабочки — хрупкие, но умеют выживать. У них практически отсутствует родительский инстинкт в отношении потомства. — Джулиус смерил меня взглядом. — Если не считать того, что они выбирают надежное и безопасное место для кладки яиц.
У меня вдруг выступили слезы на глазах, и я быстро смахнула их с ресниц.
Джулиус провел меня на второй этаж, мимо целого ряда дверей. Некоторые комнаты стояли нараспашку, и я мельком успела заметить элегантные спальни — с кроватями под атласными покрывалами, с пышными шелковыми одеялами, с ночными столиками, на которых красовался неизменный набор: старомодная жестяная коробочка песочного печенья, хрустальный кувшин с водой и хрустальный же стакан. Дом наполняла роскошь, лишенная показушности и вульгарности, старые деньги сочетались здесь с безупречным вкусом. Джулиус ввел меня в свою комнату, сел на постель и жестом пригласил меня сесть рядом. Он сидел так близко, что на меня пахнуло его одеколоном. Чтобы проникнуться бесценным моментом, я прикрыла глаза и вдруг почувствовала, что Джулиус вкладывает мне в руку какой-то маленький округлый предмет. Я открыла глаза и увидела ярко-голубое яйцо Фаберже.
— Господи, это просто невероятно! — ахнула я.
— Открой его, — предложил Джулиус, накрыв своими пальцами мои, дрожащие. Сердце у меня колотилось так громко, что я подумала — как бы Джулиус не услышал. Я нажала на кнопочку сбоку, верхняя половинка яйца откинулась, и моим глазам предстала усыпанная драгоценными камнями бабочка. Я в жизни не видела такой драгоценности, ничего подобного — даже отдаленно. Свет, падавший из окна, играл разноцветными искорками в сапфирах, рубинах и изумрудах.
Я рассматривала яйцо и бабочку, в немом восторге изучая изумительно тонкую работу ювелира. Надо же, как искусно сделано! Потом я бережно закрыла яйцо и положила на ночной столик. Джулиус откинулся на подушки, я легла рядом, и он взял меня за руку.
— А ты знаешь историю яиц Фаберже? — спросил он.