Дневник Чумного года - [83]
5. Приход Степни, растянувшийся с востока на север аж до самого приходского кладбища в Шордиче, тоже располагал участком земли для похорон, как раз поблизости от вышеупомянутого кладбища; он так и остался незанятым и, как мне представляется, со временем слился с Шорднчским кладбищем. В Спиттлфилдсе было еще два других места захоронения — одно, где позднее была воздвигнута часовня или молитвенный дом для нужд этого огромного прихода, другое — на Петтикоут-Лейн.
Помимо этого в приходе Степни было еще не менее пяти мест, использовавшихся в то время под захоронения: одно в Шэдуэлле, где теперь приходская церковь Св. Павла;[365] другое в Уоппинге, где теперь приходская церковь Св. Иоанна; тогда обе эти церкви не назывались приходскими и принадлежали приходу Степни.
Я мог бы назвать и множество других мест, но перечислил только те, о которых знал все досконально; и упомянуть их, полагаю, имело смысл. В целом же можно сказать, что во время бедствия пришлось организовать новые места захоронений почти во всех приходах, за исключением Сити, чтобы похоронить такую уйму народу за столь короткий период времени; но почему нельзя было сделать так, чтобы эти места так и оставались кладбищами и не тревожить прах усопших, этого я объяснить не могу, и дальнейших действий, признаюсь, не одобряю. Хотя и не знаю, кто за них в ответе.
Следует отметить, что квакеры имели в то время собственное кладбище,[366] где они хоронят и поныне; была у них и собственная погребальная телега, чтобы доставлять на погост из домов тела умерших; знаменитый Соломон Игл, который, как я уже говорил, предрекал чуму как кару и бегал по городу нагишом, убеждая людей, что чума послана им за грехи, первым схоронил жену, умершую сразу же после начала мора, — ее одной из первых свезли в той телеге на новое кладбище квакеров.
Я мог бы загромоздить свой рассказ еще многими любопытными сообщениями о том, что происходило во время мора, особенно о сношениях между лорд-мэром и королевским двором, находившимся в то время в Оксфорде, о распоряжениях, которые иногда поступали от правительства, относительно поведения в той критической ситуации. Но в действительности двор так мало уделял всему этому внимания, а распоряжения его были столь несущественны, что не имеет смысла приводить их здесь; исключение составляли установление месячного поста и передача королевских благотворительных пожертвований на бедняков, о которых я вам уже говорил.
Велико было общественное возмущение теми врачами, которые бросили своих пациентов на время бедствия; теперь, когда они вернулись в город, никто не хотел их нанимать. Называли их дезертирами, а на двери дома им нередко вешали надпись: «Здесь доктор ищет работы»; так что некоторые из них вынуждены были на время остаться без практики, другие же поменяли место жительства и обосновались в тех частях города, где их никто не знал. То же происходило и со священниками, по отношению к которым паства вела себя оскорбительно — писала куплеты и всяческие скандальные вещи, вывешивала на двери церкви надпись: «Здесь священник ищет работы», а иногда: «Кафедра сдается внаем»,[367] что было еще хуже.
К величайшему нашему несчастью, по мере того как чума уходила, не ушел с нею вместе дух ожесточенности и раздора, злословия и попреков, который и ранее был страшным возмутителем спокойствия в народе. Говорили, что это последыши старой вражды, которая совсем недавно ввергла всех нас в кровавые беспорядки.[368] Но так как недавний Закон об освобождении от уголовной ответственности[369] притушил ссору, правительство рекомендовало всему народу при любых обстоятельствах соблюдать мир и согласие.
Но это было невыполнимо; и особенно теперь, когда чума прошла; а ведь тот, кто видел во время мора, в каком положении находились люди, как они заботились друг о друге и обещали проявлять больше благорасположения в будущем и не возвращаться к взаимным упрекам, полагаю, всякий, кто все это видел, подумал бы, что теперь во взаимоотношениях людей возобладает новый дух. Но, повторяю, это было невыполнимо. Вражда осталась; Высокая церковь и пресвитериане были неумолимы. Как только зараза прошла. отстраненные священники-диссиденты, занимавшие опустевшие кафедры в церквах, должны были вновь уйти от дел; они, собственно, ничего другого и не ожидали, но что на них немедленно набросятся и будут угрожать им законами против нонконформистов,[370] что те самые люди, которые слушали их проповеди, пока были больны, стали преследовать их, как только выздоровели, — это даже нам, представителям Высокой церкви, казалось очень жестоким, и одобрить этого мы никак не могли.
Но таково было поведение правительства, и мы не в силах были ему препятствовать; нам оставалось только сказать, что это не наших рук дело и отвечать мы за это не можем.
С другой стороны, диссиденты упрекали тех представителей Высокой церкви, которые покинули город и, уклонившись от исполнения своих обязанностей, бросили людей в опасности тогда, когда те более всего нуждались в утешении и поддержке; этого мы никак не можем одобрить, потому что разные люди по-разному проявляют свою веру, да и отвага не у всех одинаковая, а Священное Писание повелевает нам судить людей снисходительно и благосклонно.
