Дневник А.С. Суворина - [47]

18 октября.

Сегодня был у Карпова, говорил о «Чайке» Чехова, просил его сделать репетицию и изменить mise en scène. Написал Чехову. Он сегодня уехал с поездом в 12 час. дня, очень недовольным. Я ему послал вслед телеграмму, просил вернуться, чтобы подготовить пьесу к понедельнику.

* * *

Приехал князь Барятинский, остался обедать.

Я писал статью о «Чайке». Мне стало тяжело писать, нет ни одушевления прежнего, ни легкости в работе. Маслов говорил, что Росоловский пьет. — «И я скоро пить буду», — заметила. — «Я у вас заметил, что вы не так сердитесь, не так как прежде волнуетесь», — сказал он. Я сам давно это заметил и знаю, что начало моего конца давно началось.

20 октября.

С. С. Татищев рассказывал о пререканиях в министерстве иностранных дел. Нелидову ничего не писали о парижских событиях. Написал ему Татищев, со слов Ганото. Когда государь вошел в оперу с государыней, зала закричала «Vive l'impereur! Vive la Russie!» и разразилась рукоплесканиями. Ганото, сидевший с Шишкиным, сказал: «N'est ce pas chaleureux accueil?» (неправда ли, горячий прием?) — «Oui, il ne manque que les sifflets». (Да, недостает только свистков.). Ганото сконфузился и не понял. Моренгейм восставал против программы празднества, оберегая монархические принципы, в то же время иронически относился к государю и его антуражу, напр., говоря — «Les angartes bagages», чем приводил в смущение республиканцев.

О печати. Я сказал, что повторятся республиканские годы, т.-е. цензура будет преследовать всех тех, которые говорят о современных вопросах жизни с достаточной свободой, и будет оставлять в покое все то, что будут писать радикалы и социалисты. — «Да, это естественно», — сказал Татищев. — «Когда вы пишите о министрах, то как бы становитесь выше их. Государь может сказать: «Однако, такая-то газета говорит умнее, чем министр». Понятно, что этого они не выносят, и потому закрывают глаза на все радикальное, которое их не трогает. Соловьев ничего не понимает, Горемыкин еще меньше его понимает. Это — средний человек, совсем не государственного склада.

* * *

Вечером у князя Э. Э. Ухтомского. Он говорил об армянах, которых он изучал во время поездки на Кавказ. Потом о М. П. Соловьеве, которого он знает 15 лет. По его мнению, — умный, талантливый человек, художник, мистик. Он несколько раз видел перед собою чорта. Князь не одобряет его крутых мер против Меншикова и друг. — «Я ему говорил, что своими мерами он поставит меня в оппозицию».

21 октября.

Сегодня был у меня М. П. Соловьев. Это меня удивило чрезвычайно. Отдает ли он мне визит, или делает первый визит? Его карточка заказана так: «Михаил Петрович Соловьев, начальник Главного Управления по делам печати. Александрийская площадь, д. 2, кв. 41.» Это — литографировка. Затем, его рукою написано: «временно исполняющий обязанности» и поправлено: «начальника». Я его спросил, за что он прекратил «Гражданина». Он отвечал: — «Помилуйте, разве можно так относиться к Фору». — «Но Фора французы ругают сами». — «У них свобода печати, и правительство не отвечает за печать. А у нас правительство отвечает. Называть его «tonneur», «Мамзель Фор!!» Извините, он не «tonneur», а президент Французской республики! Наши законы обязывают печать относиться с уважением к главам дружественных держав». — Когда мне министр сказал, что 3-е предостережение значит «закрытие» газеты, я ему сказал, что — нет. Князь Мещерский может подать прошение на высочайшее имя и, конечно, вы, ваше превосходительство, поможете ему в этом. Он сказал: — «конечно, конечно». По-видимому, судя по тону, которым он говорил о Мещерском, Ухтомский был прав, говоря, что у Соловьева есть свои личные счеты с князем Мещерским.

Говорили о предостережениях. Он мне сказал, что их не снимут и амнистии не будет, что они имеют «воспитательное значение», заставляя осторожно относиться к своему делу журналистов. Он считает, что у «Спб. Ведомостей» два предостережения. Я ему сказал, что князь Ухтомский не может отвечать за Авсеенко, что на нем не лежат ни долги Авсеенко, ни предостережения. Это — арендная казенная статья, а она не может быть запрещена или обесценена. — «Мне министр тоже говорил», — возразил Соловьев, «но я ему сказал, что предостережения даются газете в лице редактора». — «Прекрасно! Газета имеет предостережения в лице редактора Авсеенки, но в лице кн. Ухтомского она их не имеет». — «Пожалуй, вы правы», — сказал он. «Но все равно в законе стоит: «газете»!! — «Но газета без редактора не существует». — «Да, вы правы, вы правы», — повторил он. Говоря о запрещении «Гражданина», он прибавил, что на замечание министра в пользу газеты он сказал, что может последовать «Дипломатический инцидент», если не принять такой меры. Можно удивляться, что министр сказал ему, что это глупо до последней степени. В разговоре с Соловьевым меня удивляла какая-то черта не то глупости, не то наивности, зависящей не от ума, а от того, что он совсем не приготовлен к своей работе.

* * *

Сегодня второе представление «Чайки» Чехова. Пьеса прошла лучше, но все-таки, как пьеса, она слаба. В ней разбросано много приятных вещей, много прекрасных намерений, но все это не сгруппировано. Действия больше за сценой, чем на сцене, точно автор хотел только показать, как действуют события на кружок людей и тем их характеризовать. Все главное рассказывается. Я доволен сегодняшним успехом и доволен собой, что написал о «Чайке» такую заметку, которая шла в разрез со всем тем, что говорили другие. Видел в театре Нотовича. Очевидно, он сам выругал в своей газете пьесу и Чехова и пришел для поверки на второе представление. Видел в театре М. В. Крестовскую и говорил с нею. Писала ли она пьесы? «Раз, лет 10 тому назад, она переделала «Нана» Золя в пьесу, но цензура запретила. С тех пор она не пробовала».