Дневник А.С. Суворина - [24]

17 сентября.

Был в Байонне. Подал телеграмму домой. Мне бы и хотелось остаться, и нельзя. Никогда еще я такие шатался в своих решениях, как теперь. Внутреннее беспокойство просто грызет меня, и я не знаю, что делать, как быть. Зачем меня понесло сюда? Я прекрасно вижу, что я — мешок с деньгами и ничего больше. Интерес ко мне исчерпывается таким образом. Я, впрочем, этому нисколько не удивляюсь, но это тяжело. Вся жизнь потрачена на труд, и к старости, когда смотришь в могилу, нет никого, кто принимал бы сердечное участие, кто берег бы.

* * *

…Скука и тоска. Тоска человека, выброшенного из жизни, общипанного, куцого какого-то, переставшего жить. На рубеже прозябания, бездействия мозга и мысли, когда будут говорить только инстинкты.

20 сентября.

Говорил с Яковом Поляковым о таможенной войне. Уверяет, что нам полмиллиарда стоит.

21 сентября.

Три дня тому мы сошлись с Антокольским и долго с ним говорили. Сегодня опять сидели вместе. Он плохо говорят по русски до сих пор, но мысли у него оригинальные, иногда глубокие; он очевидно, много думал о художестве и значении его. Мысль его постоянно ищет образов, и говорит он хорошо, его язык был бы очень красив. Пишет он, вероятно, гораздо лучше. Сегодня он говорил, что всякий художник должен ходить на трех ногах: чувство, рисунок и краски, т.-е. колорит. «У Рафаэля мало колорита». Микель Анджело очень любит за его необычайную силу. «Прежде художники были всем — архитектор, живописец, скульптор. Л. да-Винчи был и ботаником, и мыслителем, и пр. Теперь пустились в самые мелкие специальности. Пейзаж — это переход от натюр морт. По моему, художества разделяются на одушевленные и не одушевленные. Все, что для человека, — неодушевленно: архитектура, артистические вещи, посуда и т. д., человек сам — одушевленный». Говорил о греках, как они хорошо и артистично все устраивали: тога и т. д. Когда работал Сократа, убедился, как удобно греческое кресло. Дуга сзади на спине почти подпирает под мышки, передние ножки немного длиннее задних, телу чрезвычайно удобно, оно не скользит вниз, — спине хорошо».

В лице Антокольского грустная складка. Когда он улыбается, улыбается грустно. О французах говорил что они ленивы, их идеал — отдых, лень, а потому работают, как каторжные, лишая себя всех удобств и копя деньги. Когда француз скопит ренту, ликвидирует дела, меблирует комфортабельно дом, заводит лошадей, то ничего не делает, иногда в 45 лет. Многие удивительно сохранились.

23 сентября.

Говорил с Морозовым, П. Т., — братом Саввы. Он передавал мне о кустарях и все, что сделало для них московское земство. Сам он вышел из университета с переутомлением, с ненавистью говорит о классицизме. Лучшие годы ушли, не мог жениться за болезнью. «Благодаря классицизму — никакой промышленности, никаких школ и учителей. Учителей приходится посылать за границу учиться».

* * *

Это удивительная чепуха, — отсутствие всякой экономии жизни. Только хотят вычеркнуть из жизни молодые годы. Кузьмин, московский профессор медик, сказал студентам: «Фистула — хлебная рана, ее никогда не следует залечивать». Московские медики вообще образовались под руководством Захарьина на принципах наживы; и чтобы больше брать, устраивают осмотр больных в несколько часов. Ни для чего другого вся эта комедия, изобретенная Захарьиным. Морозов занимается живописью.

* * *

Вечером опять долго говорил с Антокольским.

«Глина — жизнь, гипс — смерть, мрамор — воскресение, но не совсем. Лучше всего глина, она мягка, — тело мягко»… О Стасове говорит с восторгом. О Крамском, как критике, что он не прямо подходит к предмету… «Отец нового пейзажа — Руссо. Русский пейзаж правдив, но мало поэтичен… В искусстве мало правды, нужна художественная, поэтическая правда, т.-е. творчество…» Антокольский коллекционирует. В деятельности своей хочет воспроизвести мучеников идеи, — Христос, Сократ, Спиноза.

* * *

После был В. С. Боткин, который приехал из Америки. Американская палата постановила иметь посольства там, где державы европ согласятся посылать в Соедин. Штаты послов. Наша миссия, послала в Петербург бумагу, говоря, что хорошо бы нам первым это сделать Но наше министерство не отвечало на это. Англичане сделали это первые, потом французы и немцы, а мы все еще думаем. Наша выставка была не готова, другие тоже мало готовы были, но все-таки были выставлены хорошие вещи. Президент говорил любезности: благодарил за то, что прислали прекрасные вещи. Везде одно и то же. Перед русским отделом замялся, ибо хороших вещей не было, а были только десятки комиссаров. Он, наконец, сказал: «Благодарю Россию, что он «прислала таких почтенных мужей». Это очень мило и зло!

* * *

Вандербильд, когда у него погибла яхта, сказал: «Я жалею, что погибло два ружья, к прицелу которых я привык».

24 сентября.

Великий князь Алексей играет в баккара, но не садится. Ставит 500, 1000 фр., Лейхтенбергский садится за стол.

25 сентября.

Прочел, что в Лондоне выставка церковных предметов, между ними и священные вещи, похищенные из Севастопольского собора в воскресенье 8 сентября 1855 г. Лабушер советует возвратить.