Дневник 2006–2011 - [21]

Рядом со мной сидел семнадцатилетний аутист с красивым лицом, он все время пытался меня рассмотреть и хлопал невпопад, а когда в конце все начали аплодировать, он закрыл руками уши, потому что ему было очень громко.

6 февраля

Гулял, придумал сюжет наподобие цвейговского: молодой человек, которому отказывали абсолютно все женщины, навсегда разочаровывается в любви и дает клятву никогда никому не признаваться в любви до тех пор, пока он сам не услышит от кого-нибудь любовного признания. Разумеется, как только он дает эту клятву, все сразу же начинают признаваться ему в любви, начиная от сестры и заканчивая прекрасной незнакомкой за соседним столиком в кафе и мужем этой незнакомки. Молодому человеку остается только одно — пойти и застрелиться, что он и делает. Заснул в ванной и проспал там два часа.

Ездили в субботу ночью с Игорем за город смотреть на самолеты, заходящие на посадку. Ночью самолеты почти не летают. Потом мы заехали в лес и фотографировали друг друга на сотовый телефон. Иногда я думаю, что я его люблю, потому что с ним мне лучше всего. Замечательно было ссать при луне на белый снег.

8 февраля

Играли сегодня с Аней, Денис сел сзади меня и прислонился грудью, и мне было хорошо.

15 февраля

Сегодня узнал про генитальную панику. Я всегда думал, что генитальная паника — это когда у тебя неожиданная эрекция в музее, общественном транспорте или во время лекции, а оказывается — это когда ты ночью развешиваешь по городу плакаты своих женских гениталий, заросших густыми волосами, а утром бюргеры, спешащие на работу, и полицейские приходят от этих плакатов с небритой пиздой в ужас.

16 февраля

Когда я был маленьким и мы жили еще на Ленинском проспекте, у меня на ноге, чуть выше колена, было огромное и безобразное родимое пятно. Мать отвела меня к детскому хирургу, старой еврейке Саре Львовне, и та сказала, что пятно надо удалить с помощью сухого льда. Я остался в кабинете Сары Львовны, а мать пошла к мороженщику просить лед.

Когда она вернулась, то увидела ужасную картину: я стоял со спущенными штанишками перед Сарой Львовной, а та внимательно осматривала мой член. Мать в ужасе застыла на пороге кабинета, сухой лед дымился в бумажном пакете. Сара Львовна строго посмотрела на мать и сказала:

— Пъежде чем удалять ъебенку ъйодимое пятно, необходимо сделать ему объезание — пъофилактику пъотив фимоза.

— А можно… можно… без обрезания? — растерялась мать.

В глазах Сары Львовны на мгновенье промелькнула злая досада, но она быстро взяла себя в руки и ответила:

— Можно и без, но когда-нибудь вы непъеменно пожалеете, что не сделали вовремя объезание!

И удалила мне родимое пятно сухим льдом, стараясь сделать это как можно больней.

В тот день к нам в гости пришла бабушкина двоюродная сестра Виолетта, у которой тогда еще была прекрасная дача — в палисаднике рос львиный зев, а за домом были березы, и к ним можно было привязывать гамак. Виолетта, недавно она умерла, перед смертью продав дачу, работала костюмершей в ансамбле «Березка». Мать рассказала ей о том, что Сара Львовна хотела сделать, и Виолетта сказала, чтобы мы больше к Саре Львовне не ходили, потому что та, скорее всего, пособница мирового сионизма, хотела тайно обратить меня в иудейскую веру.

17 февраля

На автобусной остановке ко мне пристал старый краснолицый пьяница в расстегнутой грязной куртке болотного цвета и шерстяной синей шапочке с красной полоской. Он поднимал руки вверх, показывал мне свои ладони и говорил, что он фокусник и сейчас покажет мне фокус. А потом он говорил: оп! — и одной рукой крутил у меня перед носом, а второй в это время доставал из внутреннего кармана бутылку водки, и так несколько раз. Потом он предложил мне выпить за масленицу, но я отказался. Он ненавидит черножопых, а его называют фашистом и алкоголиком, а ведь у русских это традиция пить: если ты алкоголик — значит, настоящий русский, сказал он. Его зазря называют фашистом, потому что у него отец погиб на фронте, а сам он — сын полка, и с Арбата, вот на фронте были настоящие фашисты, а он не фашист, а фашисты сейчас — это черножопые и армяне, а я потом, когда сел в в автобус, думал, почему армян всегда вспоминают в первую очередь, когда речь заходит о черножопых; наверное, думал я, потому что армянин — это очень красивое слово, которое удобно выговаривать. Он тоже ехал в автобусе, что-то рассказывал, размахивал руками, но у меня разболелась голова, и я закрыл глаза и больше его не слушал.

Аня пытается ходить, но у нее пока не получается, и она очень расстраивается.

В метро рассматривал свои колени и решил, что у них очень красивая форма; в конце концов, и у меня должно быть что-нибудь красивое. Раньше я не думал о том, что коленки могут быть красивыми, но, когда я был в Берлине, друг R… сказал, что у R… красивые локти. Если у кого-то могут быть красивые локти, почему бы мне не думать, что у меня красивые коленки?

Третья поправка к поправке теснее сплачивает «вас» и «душу» (И душа / В вас тиха, как пруд в камыше), она мне кажется всего нужнее.

«Поток иммигрантов отличался разнообразием: чиновники или знать, жаждущие продвижения, младшие сыновья дворянских семей, офицеры, матросы, солдаты, инженеры, учителя, художники, повара, иностранцы-воспитатели, а более всего крестьяне, которые толпами приходили в город из его нищих окрестностей. Они прибывали как извозчики, как розничные торговцы продовольствием (и их даже обвиняли в том, что они несут ответственность за дороговизну на рынках!); или как уборщики снега и льда за полтинник в день, но им никак не удавалось целиком очистить от снега пространство вокруг богатых столичных домов.» [