Дневник 1931-1934 гг. Рассказы - [175]

Я все время ожидала подвоха какого-нибудь. Может быть, вы наняли меня только на месяц и рассчитаете как раз перед летними отпусками, чтобы не оплачивать мой отпуск, а я останусь на мели именно в то время, когда в Париже невозможно найти новое место. А может, вы меня рассчитаете аккурат перед Рождеством, чтобы не тратиться на новогодний подарок для меня. Ведь все это со мной уже случалось! А однажды я служила в семье, где меня вообще не выпускали из дома. По вечерам я должна была присматривать за ребенком, а в воскресенье, когда они все уходили, мне наказывали сторожить квартиру.

Тут она остановилась. Это был единственный случай за многие недели, когда она так разговорилась. Больше я ее за яйцами не посылала. Выглядела она теперь чуть менее перепуганной, но суетилась все так же, и по-прежнему, когда она ела, казалось, она стыдится, что ее застали за этим занятием. И снова мне не удавалось преодолеть Мышкину робость. Даже когда я подарила ей половину своих лотерейных билетов, даже когда дала ей красивую рамку для фотографии жениха, даже когда вручила ей стопку писчей бумаги, застав ее за тем, что она украдкой берет мою.

Как-то раз я на целую неделю покинула баржу, оставив Мышку хозяйничать в одиночестве. После моего возвращения произошло событие, показавшее, что только чрезвычайное происшествие может заставить Мышку рассмеяться или позволит поймать ее взгляд. А случилось вот что: одна дама, прогуливаясь с возлюбленным вдоль набережной, уронила в реку свою шляпку. Дама постучалась в нашу дверь: не разрешат ли ей попытаться выловить пропажу, которую течение несло с другой стороны нашей баржи. Мы высунулись из окон и старались зацепить эту злосчастную шляпку. Я действовала багром. Мышка — длинной метлой. И так она усердствовала, что чуть было не вывалилась из окна. Все это сопровождалось хохотом, и Мышка смеялась вместе со всеми. И тут же, словно испугавшись своего смеха, поспешила юркнуть на кухню.

Прошел месяц. Однажды с кухни, где Мышка молола кофе для завтрака, до меня донеслись ее громкие стоны. Я увидела Мышку с лицом белым как полотно и скорчившуюся от боли в животе. Помогла ей добраться до ее комнатенки. Она объяснила, что у нее просто схватило живот. Однако боли делались все сильнее и в конце концов, простонав час с лишним, она попросила меня сходить за доктором. Она его знает, он живет поблизости. Меня встретила жена доктора. Да, он знает Мышку, он лечил ее раньше, но только до тех пор, пока она не поселилась на барже. Доктор, видите ли, был «grand blessé de la guerre»[177] и не мог со своей деревянной ногой взбираться по шатким сходням на пляшущий на волнах плавучий дом. Нет-нет, это никак невозможно, повторяла докторша. Я объясняла, что сходни крепки, что у них есть перила, что наш плавучий дом качает только тогда, когда рядом проходит какая-нибудь тяжелая баржа, что он стоит на надежном якоре совсем рядом с лестницей и попасть на него очень легко. Я почти убедила докторшу, и она почти пообещала, что доктор придет через час.

Мы подкарауливали доктора, высматривая из окон. Наконец он появился, доковылял до сходен и остановился в раздумье. Я выскочила к нему, показала, как прочно устроены наши сходни, и он захромал дальше, все время повторяя: «Je grand blessé de la guerre». Я не могу посещать больных, живущих в плавучих домах». Однако в реку он не упал и благополучно добрался до Мышкиной каморки.

Мышке пришлось дать некоторые объяснения. Она испугалась, что забеременела, и попробовала средство, о котором ей рассказала сестра. Это был неразбавленный нашатырь, и ее теперь нестерпимо жгло внутри.

Доктор покачивал головой. Мышке пришлось раздеться. Так странно выглядели ее тощие ножонки, задранные кверху.

— Почему же ты ничего не сказала мне? — спросила я.

— Я боялась, что мадам меня уволит тут же.

— Ну что ты! Наоборот, я бы помогла тебе. Мышка застонала.

— Вы страшно рисковали, — произнес доктор. — Могли подхватить ужасную инфекцию. Если это так, надо будет лечь в больницу.

— Ох, этого никак нельзя, — взмолилась Мышка. — Узнает моя сестра, она разозлится и все расскажет матери.

— Может быть, это пройдет само по себе, но я больше ничего не могу сделать: мне нельзя впутываться в такие дела. Нам, врачам, приходится быть осмотрительными, профессия требует. Принесите мне воды и полотенце.

Руки он мыл тщательно, все время приговаривая, что во второй раз не сможет прийти и что, даст Бог, больная не подхватила инфекцию. Сгорбившись в углу кровати, Мышка с тревогой наблюдала за ответственной процедурой омовения докторских рук. A grand blesse de guerre как будто вообще не относил Мышку к нормальным человеческим созданиям. Всем своим видом он говорил ей: ты всего-навсего служанка, просто жалкая прислуга и, как со всеми вами ведется, вляпалась в беду и сама в этом виновата. А вслух он сказал:

— Просто беда для нас, врачей, с этими девицами.

Закончив омовение рук, он с решительным «Прощайте!» заковылял по сходням, а я вернулась к Мышке.

— Ты можешь на меня положиться, — сказала я. — Я тебе помогу. А теперь лежи спокойно, я о тебе позабочусь.