Дневник. 1923–1925 - [19]
В 5 уехал домой в отель. Застал всех дома и Женю Сомова. Разговоры о выставке, истерические крики Трояновского: по его словам, я — «демон зла»! К 7-ми часам я поехал обедать к Гришковским. Очень радушный обед. В граммофон пели Карузо и Tito Ruffa. Ник[олай] Осип[ович] рассказывал о своих переживаниях на войне в [19]15–[19]17 г[оду]. Мне было скучно, и я рад был, когда можно было идти домой.
Взял ванну. Ждем телеграммы от Мифа относительно Мекка. Сам он не отвечает, и надо было прибегнуть к помощи Мифа.
27 янв[аря], воскресенье
Утром писал Анюте. Позвонил наконец Третьякову, добивавшемуся меня видеть, и пригласил его в отель. Он пришел в час дня. Он не понравился. Говорили, расспрашивали его. Трояновский слушал за занавеской. Пришел художник Григорьев, давал тоже советы, с Третьяковым говорил во враждебном тоне, а после его ухода очень ругал его. И правда, этот Третьяков имеет вид авантюриста и эксплуататора: кажется, занимается комиссионными делами у художников и их обирает. Так говорил кто-то.[321] Выскочил Трояновский и набросился на меня с упреками, будто я порчу все дело. А я ничего не говорил Третьякову, кроме того, что у нас мало денег и мы не можем за помещение платить дорого. Трояновский горячо приветствовал Григорьева — эту дубину и нахала, советовавшего нам идти в Белый дом, представиться президенту и просить там содействия и помощи! Я ушел взвинченный и рассерженный после этих разговоров. Пошел на концерт в Aeolian Hall[322]. Слушал рассеянно Симфонию № 8 Глазунова, «Shah Feridoun» Blair Fairchild’a[323] (ничтожное общее место), concerto in B-flat [major] for violoncello Boccherini[324] (Pablo Casals[325]). Сидел я рядом с Верой Павл[овной] и Алекс[андром] Ильичом Зилоти. Из концерта зашел выпить кофе, т. к. весь день ничего не ел. Обедать поехал к Жене.
Много говорили с Ольгой Лавровной о старине, о всех наших умерших родственниках. Она сказала мне, что знает, что у тети Паши был в молодости трагический роман, я долго к ней приставал, рассказать мне о нем и кто был ее герой, но она упорно отказывалась — не хотела «тревожить ее праха». Как глупо! Вернулся в отель после часа ночи, проплутав некоторое время по выходе из subway’я.
28 янв[аря], понед[ельник]
Звонил Женя, сообщил, что нашлось другое помещение того же владельца Хекшера. Пренеприятный разговор с Трояновским, грубо заявившим мне и Гришковскому, что, если бы у него были такие служащие, он бы немедленно нас рассчитал. Я кипел внутренно[326]. Пошли смотреть новое помещение и одобрили его[327].
Завтракал я в self service’e. После дома лежал. Когда все вернулись, стали обсуждать дела наши. До 7-ми часов. Поевши с Женей, с ним поехал на «Дядю Ваню»[328] в Jolson’s 59>th Street Theatre. Впечатление от спектакля грустное. Пьеса выцвела.
Постановка жалкая, прежние актеры страшно постарели, новые, что заменили нек[оторых] старых, много хуже их. Лужский[329], Коренева[330] (Елена; насколько она хуже Книппер[331]!), Тарасова[332] (Соня), Раевская[333] (Мар[ия] Вас[ильевна]), Вишневский[334] (дядя Ваня), Станиславский (Астров), Булгаков[335] (Телегин), Успенская[336] (Марина).
После театра со всеми тремя Сомовыми и Александром Афанасьевичем пили чай в ресторане. Домой я пришел пешком — было опять совсем тепло.
29 янв[аря], вторник
Сегодня в 5 часов дня был у Charles’a Crane’a. Был с Женей, Гришковским и Трояновским. Дом скромный, много восточных ковров и плохие картинки: Рериха[337], его сына[338] и другие на русские сюжеты. Принял он нас любезно, меня помнит по Петербургу. Врученное мной ему письмо от Генр[иетты] Гиршман взял, но не прочел при мне. Избегал углубляться в разговоры о наших делах с выставкой.
Или рамолик, или хитер. Получил от Трояновского образ — вышивку Алябьевой с Васнецова[339]. Обещал прислать к нам некоего Цанова, болгарина, своего «почти» секретаря. Потом дал нам понять своим упорным молчанием, что пора нам уходить[340].
От него я поехал обедать к Сомовым. Долго беседовал с Еленой, Женя же уезжал на заседание. Когда он вернулся, ему пришла мысль сдать мне их большую комнату.
Я с восхищением согласился. Хочу им платить 50 д[олларов], а они настаивают на 40.
Под утро I had a wet dream, but don’t remember the object of it…[341]
30 янв[аря], среда
Целый день мотался, уставал до изнеможения. Утром к нам в отель приехал Цанов от Crane’а — очень приятный в обращении, высокий рыжеватый мужчина.
Болгарин, отлично говорит по-русски. Трояновский рассказывал горячо о наших делах и задачах. Цанов вскоре повез меня и Грабаря далеко на Riverside Drive [показывать] еще не оконченное помещение около Колумбийского университета.
Оно оказалось еще совсем вчерне и нам неприемлемым. Заходили в мавзолей капитана Гранта
