Дневник 1827–1842 годов - [5]

Так после смерти Пушкина в сознании Вульфа установилась новая иерархия ценностей. В центре всей культурной жизни стоит теперь Пушкин. Не только Пушкин, который дал язык любовных страстей. Но и Пушкин, который научил говорить о предметах метафизических. Пушкин, который острой солью приправлял дружескую беседу. Вульф никуда не мог уйти от Пушкина, да и не хотел.

Как писателю, который только начал вести дневник, ему было мучительно трудно. Слов на русском для обозначения самых простых, с нашей точки зрения, понятий не существовало. Вульф потому очень часто пишет слово по-русски, а потом дает в скобках французский или немецкий эквивалент, как бы поясняющий, что он хотел сказать. Дневник Вульфа – это не писание “как попало”: Вульф ищет слова наиболее точные, наиболее верные. 30 сентября 1828 года, рассказывая об одном военном эпизоде, Вульф сначала хотел было сказать: “…откинув посторонние причины, придающие нам, как русским…” Но это показалось ему неясным, он зачеркнул фразу и заменил ее: “…откинув постороннюю занимательность сего происшествия, для нас, как русских, оно весьма важно само по себе…”

Эти поиски точного слова вдохновлены были мыслью Пушкина о важности записок как живого источника знаний о прошлом для будущих поколений. Под влиянием Пушкина Вульф осуществляет свой человеческий (исторический?) долг. Потому-то он и восстанавливает историю рода Вульфов и Вындомских, возвращаясь к этому неоднократно. Потому, отбрасывая стыдливость, свидетельствует о самых интимных сторонах жизни своей и чужой. Потому он наблюдает и фиксирует события литературные, военные и политические.

Работая над словом, Вульф преследовал и чисто практическую цель: поначалу он помышлял о профессиональных занятиях литературным трудом – это тоже было стимулом для внимательного отношения к слову. В его время литературные упражнения были таким же обязательным занятием для дворянина, как музицирование или рисование. У одних, правда, это оставалось домашним делом, другие становились профессионалами. Вульфа можно назвать профессиональным свидетелем бытовой стороны жизни.

Другое дело – всегда ли эти свидетельства ему удавались. Вульф может, например, написать так: “У ней видно было расслабление во всех движениях, которую ее почитатели назвали бы прелестною томностью…” Или: “25 вечером я простил с матерью и с нею, поехавшим вместе отсюда”. Не по-русски? Не по-русски! Но когда нормы литературного языка еще не выработаны, говорить по-русски нелегко: “Петр Маркович у меня остановился; к нему сегодня приходила Анна Петровна, но, не застав его дома, мы были одни”.

Языковые “недочеты” Вульфа мы решили не исправлять: как уж он писал, так и читать будем. И лучше и яснее поймем ход его мысли, движение его слова, которое нельзя передать в приглаженном и отредактированном виде. Зато на этом фоне гораздо ярче предстанет та последняя фраза, которой Л. Н. Майков завершил публикацию дневника: “Как верно он передавал ощущения наши, своих почти современников, или, сказать вернее, нас, его учеников и последователей!” Едва ли кто из современников Вульфа столь просто и столь ясно сформулировал отношения Пушкина и всего его окружения, понимавшего и не понимавшего его, разделявшего его взгляды и сопротивлявшегося его влиянию. За эту формулу Вульфу можно простить многие недочеты.

Итак, последние записи дневника относятся к 1842 году. А умер Вульф 17 апреля 1881 года. Вел ли он дневник после 1842-го – неизвестно. Однако кое-что об этих сорока годах его жизни мы можем восстановить по переписке, деловым бумагам и по воспоминаниям пушкинистов, которые уже с середины века стали собирать сведения об окружении поэта.

Последние 40 лет жизни А. Н. Вульфа, – сообщает М. Л. Гофман, – прошли очень однообразно в заботах о хозяйстве, в удовлетворении своей чувственности и в непомерной скупости, доходившей до того, что он питался одною рыбою, пойманной им самим в речке. До сих пор местные крестьяне сохраняют память о строгом и скупом барине-кулаке, рассказы же тверских помещиков о гаремных идеалах А. Н. Вульфа находят себе и документальные подтверждения.[27]

Вульф так никогда и не женился, хотя время от времени помышлял о преимуществах семейной жизни. Но он слишком любил себя самого, чтобы возложить на свои плечи заботы о других людях. Среди его записей за 1833 год есть рассуждение о том, что он мог бы жить с женщиной только без брачных обязательств, чтобы ничто не связывало его и он оставался свободным.

И здесь самое время обратить внимание на два портрета. На акварельном портрете работы А. И. Григорьева (1828) изображен двадцатитрехлетний Алексей Николаевич. А на портрете работы Т. Плотникова (1843) представлен его дядя шестидесятисемилетний Иван Иванович Вульф.[28] Оба они – и престарелый дядя, и молодой племянник – изображены в халатах. Вообще говоря, с халатом в русской культуре этого времени не все так просто. П. А. Вяземский в 1817-м написал, а в 1821 году опубликовал стихотворение “Прощание с халатом”. В нем он говорил о своих чувствах перед вступлением на государственную службу и прощался с независимой дворянской жизнью: