Днепровский вал - [54]

А уж в нашей, где полстраны теперь в землянках живет, или в общежитиях по два человека на пять квадратных метров — мало ли как такой фильм отзовется. Вы бы рискнули?

Знаю, что у вас уже иммунитет. Но у нас-то… вот Ефремова вашего прочел, очень понравилось, кстати, надо будет поближе посмотреть на человека, может, он в нашем ведомстве больше пользы принесет, чем в своей палеонтологии. Или больше романов напишет. «Лезвие бритвы» его, по секрету скажу, возможно, очень скоро издадут, слегка доработав и чуть сократив, чтобы реалии вашего времени не вылезали. Но в другой его вещи, кажется в «Часе быка», говорилось, насколько опасными могут быть чужие культуры, идеи, философия. Причем то, что для одного народа в одно время и своих условиях благо — в другой стране, времени, окружении, смертельный яд. И нужна тут огромная осторожность и тщательный анализ, что и как перенимать, выявив полезное. Поскольку из одинаковых предпосылок разные люди совсем разные выводы сделают, исходя из своего воспитания и жизненного опыта.

— Но ведь вы сами говорили про Анечку!

— Анечка, мой дорогой друг из будущего, это отдельный разговор, — широко ухмыльнулся Пономаренко. — Такие, как она, это наш золотой фонд. Наше будущее. Наша надежда. Но, увы, их мало. Зато предостаточно помнящих, что до революции Россия была первой по числу публичных домов в Европе. И далеко не все, знаете ли, там трудились за долю малую — хватало и «золотой молодежи», и дам высшего света, ищущих острых ощущений. Если сейчас показать этот фильм, политически безусловно вредный, поскольку не осуждает явление — как бы у наших «Метрополя» и «Московской» снова не выстроились толпы этой гнуси, которая и сейчас, между нами говоря, до конца еще не искоренена. Это такие, как Анечка, погибают на переднем крае. Да ведь и у вас она погибнуть должна была! А вот те, кто в тылу, и сами жить будут, и детей оставят. И будет в итоге, по вашему Льву Гумилеву, переход в фазу обскурации. Вот те же французы, в ту войну дрались отважно — а в эту, еще до начала, «лучше нас завоюют, чем снова Верден». Лучшие погибли, детей не оставив — и вот результат.

Собеседники помолчали, потом молча же, взаимно друг друга поняв, выпили, не чокаясь. За тех Анечек и Ванечек, что были «золотым фондом» СССР. За тех, кто погиб в бою за светлое будущее, надорвался на стройках, сгинул в партийных интригах. И за тех, кто, избежав всего этого, дожил лет так до восьмидесяти с гаком и увидел крушение всего того, за что они сражались — и на войне, и в мирной жизни. За этих — тоже не чокаясь. Им-то, наверное, пришлось хуже всех остальных. Потому что они успели увидеть торжество мрази.

— Представляете, товарищ Елезаров, после просмотра этой дряни наша товарищ Смелкова этак сощурилась нехорошо и заметила: значит, не только враги нам мешают коммунизм строить — но всякие нехорошие женщины. Честное слово, боюсь теперь интересоваться статистикой смертности подобных дамочек в Архангельске. Хотя, — чуть задумался Пономаренко, — если вдруг выяснится, что она и в самом деле сгоряча двух-трех «интердевочек» покалечит, буду вытаскивать ее со страшной силой. Во-первых, наш она человек, больше полусотни немцев положила. Во-вторых, что-то ваш адмирал мышей не ловит, внимания должного не проявляет — а девочка ах какая красивая, ах какая правильная. А ведь это огромное значение имеет, чтобы мы не только страну подняли и детям оставили лучшей, чем приняли, но и чтобы наши дети были лучше нас. Ведь гниль, что в вашем времени полезла, это никакие не «бывшие», а дети вроде бы достойных людей, наших людей. Но — недосмотрели.

— А как? — спросил Елезаров. — Если просто времени нет? «Ребенок родителей своих не видел, но он о них знал. А если бы папе платили побольше, а маме работать поменьше, так не потребовалось бы государству денег на перевоспитание».

— Райкин? — спросил Пономаренко — слышал и его, в фонотеке вашей. И отношение сложное — лично у меня. С одной стороны, критика — это хорошо, на проблему указать. С другой, отсюда и пошло ведь «так жить нельзя», раскачали, и рухнуло. Тут правда определить сложно, у критикующего действительно душа болит за дело или лишь кукарекнуть хочется, тявкнуть погромче, как моська на слона. А вот второе очень опасным может быть: если по капле, и гранит продолбит, особенно если капель много.

— А как отличить? — заметил Сирый. — Снова цензура, запрет? Так ведь пользы не будет, тут и своих оттолкнешь. Как того же Ефремова держали под запретом — в «Часе быка» усмотрели сходство не буду говорить с чем.

— Глупо, — сказал Пономаренко. — Тут работа нужна тонкая, как пинцетом, ну никак нельзя кувалдой с размаху. Каждый случай разбирать с тщанием и осторожностью. Ни в коем случае чтобы не было так — вот я сделал, и все довольны, а что я по этому поводу думаю, это нигде, никогда, никого не интересовало. Именно мысли надо отслеживать в обществе, и реагировать незамедлительно. Иначе очень дорогую цену можем заплатить. Люди в любом обществе — это самый ценный ресурс, который капитализм использовать в полной мере не может в принципе, поскольку там главное — это прибыль кучки эксплуататоров, а все прочие — это рабсила, толпа, быдло. А представьте, когда на общую цель замотивированы все, принимают как свое личное дело? Ведь горы можно свернуть!