«Он меня линчует… Прикончит… Самозащита!..» Рука с «береттой» стремительно взлетела вверх.
— Нет! Не стреляйте!
Но Томашевский уже согнул указательный палец на роковой миллиметр. Кассир вскрикнул, прижал руки к животу и рухнул.
Совершенно отупевший Томашевский уставился на него. Он не видел и не хотел видеть связи между своим выстрелом и убитым человеком. Этого не может быть! Этого вообще не может быть, ведь он сидит там, снаружи, в машине. И именно сейчас он решил, что делать ничего не будет и вернется домой…
Второй кассир все еще бросал банкноты в сумку — боялся, что., если остановится, пристрелят и его.
— Хватит! — взвизгнул Томашевский. Его одолел приступ кашля. «Прочь отсюда, прочь! Человек на полу мертв? Похоже, да. Убийца! Убийца! Прочь отсюда, прочь!» Он схватил сумку и кинулся к дверям.
И в этот момент в зал вошел высокий, элегантно одетый мужчина. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что случилось. Тело на полу говорило само за себя. Чтобы избежать подобной участи, он отскочил в сторону, освобождая путь грабителю. Лучше быть живым трусом чем мертвым героем.
Но Томашевский замер на месте, словно окаменев. Ведь это… Он вытаращил на пришельца глаза.
Гюнтер Фойерхан!
— Томи, ты?! — воскликнул в этот миг Фойерхан, узнав Томашевского, несмотря на маску.
Томашевский несколько секунд размышлял. Бросить папку и сдаваться? «Сдайся. Сдайся — и все. Ведь теперь все потеряло смысл».
Фойерхан был растерян не меньше него. Побледнев, он попытался прикрыться руками. На полу стонал и сыпал проклятиями молодой кассир. Его коллега замер за окошком, как вкопанный. Как в кабинете восковых фигур в Лондоне. Что теперь? Ведь должен же кто-то что-то сделать! Глаза у него горели, к горлу подступала тошнота. Больше он терпеть не мог.
«Боже мой, где же полиция? Фойерхан, проклятый идиот! Что он тут делает? Этот осел провалил все дело, плейбой чертов, пижон проклятый…» Во взбудораженном мозгу в бешеном темпе носились безумные мысли. «Пристрели его! Мертвый он тебе ничего сделать не сможет!»
Нет, так нельзя: ведь Фойерхан давал ему списывать математику. Или латынь? Томашевского раздражало, что он и этого не может вспомнить… Но в любом случае Фойерхана он не может… не может пристрелить никого из друзей и приятелей… «Тогда пусти пулю в лоб — и с проблемами будет покончено!.. Ну давай, сделай что-нибудь наконец!»
Томашевский покачнулся; ему пришлось сделать шаг в сторону, чтобы не упасть. Парень на полу из последних сил полз к дверям, но едва смог сдвинуться с места. Одну руку он прижимал к животу, кровь пробивалась между пальцами и растекалась по полу. Томашевский отвернулся. Кровь… Его затошнило.
И давно он так тут стоит? Никто за него не решит! Но исключено, чтобы он ушел просто так и оставил тут Фойерхана. Это погубит все дело…
«Тогда возьми его с собой!»
— Давай пошевеливайся, — завопил Томашевский тонким голосом. — Выйди и садись в тот серый «фольксваген», видишь? Попытаешься бежать — пристрелю!
Фойерхан подчинился и, как загипнотизированный, вышел на залитую солнцем улицу. Через минуту оба сидели в машине, и Томашевский нажал на газ. Он испытывал огромное облегчение, его охватила никогда прежде не испытанная эйфория, он готов был петь и танцевать. Он справился!
Ограбление не заняло и четырех минут.
Манхардт задумчиво смотрел на шахматную доску. Он только что сыграл сам с собой партию, которая, разумеется, закончилась вничью, и теперь углубился в проблему, как использовать слабость черного слона и поэффектнее атаковать пешку на f 7. Ведь пешка на f 7 стояла перед слоном и защищал ее только король. Манхардт вообще-то не был большим любителем шахмат, но репутация мыслящего криминального комиссара требовала, чтобы он хоть как-то умел в них играть. Тут его отвлекли шаги. Подняв глаза, он приветствовал Лили, которая вернулась из похода по магазинам.
— С твоей фигурой лучше бы толкать ядро, а не в шахматы играть!
Он кивнул, хотя предпочел бы лечь на диван и дочитать «Любимых, суженых» Фонтане. Со времени их свадьбы прошло уже почти пятнадцать лет. Ради покоя и гармонии он научился отказываться от собственных желаний. Нет, он не жалел, что женился на Лили, но он ничего не мог с собой поделать, и его воображение все время рисовало ему заманчивые картины: он то одинокий путешественник в амазонских джунглях, то загоревший дочерна инженер, ищущий нефть в ливийской пустыне, то обожаемый врач, исцеляющий в перуанских Андах несчастных индейских детей.
— Я приготовлю мусс, — обрадовала она. — Косточки из черешни я уже вытащила.
— Прекрасно, — буркнул он.
После вторых родов она сильно растолстела. Цветастое оранжевое платье с зеленым орнаментом было уже явно мало. Что-то напевая, она исчезла в доме. Что еще ему оставалось, кроме как до конца жизни любить ее… В этом году его уже явно не повысят до главного комиссара, не помогло даже то, что он вступил в ХДС.
Он решительно скинул шахматные фигурки в коробку из-под сигар, собрал утренние газеты, которые Лили положила на красный полированный столик, и просмотрел заголовки. Все равно, что читать эти глупости, что нет.
