Длинный путь, трудный путь - [22]

— Майлз, — умоляюще сказала она, и в черных глазах заблестели слезы, — ради Бога, береги себя!

Он опустился на колени и поцеловал девушку. Затем торопливо поднялся и встал рядом с фургонами, наблюдая, как индейцы приближаются с трех сторон. Дикие вопли и грохот неподкованных копыт по каменистой земле заставили его содрогнуться. Поначалу лейтенант мог разглядеть только силуэты сильных краснокожих тел на спинах лошадей. Затем стали различимы перья на головах, вопящие рты, обведенные краской глаза. Тогда Оверстрит приказал своим людям открыть огонь.

От оглушительного грохота ружейных выстрелов он вздрогнул и на секунду закрыл глаза. Затем, когда едкая пелена порохового дыма немного рассеялась, лейтенант увидел, как несколько лошадей, лишившихся всадников, беспорядочно мечутся под градом пуль. Команчи выстроились традиционным для индейцев кольцом, описывая круги вокруг обоза. Ревели ружья, падали индейцы. Но и в фургоны сыпались стрелы, словно град из черной тучи. Оверстрит слышал, как за его спиной пронзительно кричат мулы.

Стрельба все продолжалась. Земля перед кольцом фургонов была усеяна корчившимися людьми и лошадьми. Индейцы начали отступать, постепенно расширяя кольцо и останавливаясь, чтобы подобрать раненых товарищей.

Стрелы продолжали стучать по фургонам, но уже не так часто, как в первые минуты боя. Наконец команчи, взмахнув поводьями, ускакали за пределы досягаемости ружейных выстрелов. Сквозь оседающую пыль и медленно рассеивающийся пороховой дым Оверстрит видел, как они взбираются на вершину горы.

Он поднялся на крышу фургона и насчитал около двадцати индейцев, неподвижно лежащих на земле. Можно было сказать, что на данный момент Боуден разбит. Но сердце лейтенанта сжалось в комок, когда он признался себе, что индейцы не разбиты навсегда. И он понимал, что они никогда не будут разбиты окончательно.

Оверстрит спустился с фургона, чтобы подсчитать потери в своем лагере. Обнаружилось, что два человека погибли — один из северян и солдат из его отряда. Трое было нетяжело ранены. Двух мулов задело пулями, и еще трое были в настолько плохом состоянии, что пришлось отдать приказ пристрелить их. Множество мулов и лошадей получили небольшие порезы и царапины от стрел.

Оверстрит обессиленно опустился на землю, наблюдая, как Линда Шафтер ловкими и бережными движениями перевязывает раны трем солдатам. В ее лице не было ни кровинки. Он отвел взгляд, проклиная себя за то, что взял девушку с собой.

Рядом с ним опустился на колени капрал Уиллер.

— По-моему, двигаться вперед нет смысла лейтенант. Они снова собираются вокруг нас. Едва мы тронемся в путь, как они набросятся на нас, словно стая кошек на хромую мышь.

Оверстрит обвел взглядом изрытую копытами землю, забрызганные кровью камни, и сердце сжималось у него в груди, а сжатые кулаки в бессильном гневе стучали по коленям. Трезвое понимание безнадежности их положения нарастало среди людей, пока наконец лейтенант не стал видеть его в глазах каждого человека. Со страхом глядели они друг на друга, на своих офицеров, на серые горы, которые, казалось, уставились на них сверху вниз со злорадной ухмылкой.

В этот момент Оверстрит заметил движение среди животных. Он поднялся и увидел, что Чейни Хатчет и его дружок Корбелл вскочили на коней. У них в руках были ружья.

— Вы сошли с ума? — крикнул Оверстрит. — Слезайте с лошадей, пока кто-нибудь из команчей не всадил в вас стрелу!

— Не будь кретином, Оверстрит! — выпалил в ответ Хатчет. — Боудену не нужно ничего, кроме этих фургонов. Отдай их ему, и он всех нас оставит в покое. Он сам сказал мне это, когда мы сидели под замком на ранчо Шафтера.

— Слезайте с лошадей, — с расстановкой повторил лейтенант.

— Черт возьми, послушай, Оверстрит! Индейцы будут на нашей стороне, они будут воевать ради нас против янки. Подумай о том, какая это будет победа. А если мы пойдем с ними, мы разбогатеем. Золото и серебро только и ждут того, чтобы мы набили ими свои карманы!

Мрачная улыбка появилась на лице лейтенанта.

— Золото и серебро! Это единственное, к чему ты проявляешь интерес с тех пор, как мы вышли из Сан-Антонио, Хатчет. Тебе нет никакого дела ни до Техаса, ни до Конфедерации.

— Ты прав, Оверстрит, — лицо Хатчета скривилось. — Я не слышал, как играет оркестр и как дурак Сибли толкует о победе. Я слышал лишь звон золота в моих карманах. Там, где идет война, идет и грабеж, и я хочу получить свое. Если бы не ты, Оверстрит, я получил бы его! — Жадно сверкнув глазами, он закончил: — Я иду с Боуденом.

Вокруг собрались все солдаты, глядя на Хатчета и Корбелла, поднявших свои карабины.

— Бросьте оружие! — рявкнул Хатчет. — Предупреждаю, что убью любого, кто не бросит.

Послышалось поспешное лязганье стали о камни.

— Мы уходим отсюда, чтобы встать на сторону победителей, — сказал он, выпрямившись в седле. — Золота хватит на всех. Кто идет с нами?

Единственным ответом ему были проклятия на испанском, которые изрыгал Васкес, гневно глядя на дезертиров.

— Как насчет вас, янки? — спросил Корбелл. — Цвет ваших штанов не имеет здесь значения.

Один из северян вышел вперед. Корбелл махнул ему, чтобы тот взял лошадь и оружие. Пэйс закричал, приказывая вернуться, но солдат в голубой шинели не остановился.