Длинные тени - [74]

Бауэр пожимает плечами. Неужели требуются еще какие-либо разъяснения? От напряжения лоб у него покрывается испариной. Он отвечает:

— Я бы сказал, промежуток времени с той минуты, как двери герметически закрывались, и до той, как их открывали. Загрузка и выгрузка камер ко мне отношения не имели.

Прокурор спрашивает:

— Кем загружали камеры?

— Узниками.

— Живыми людьми?

— Нам объяснили, что это люди неполноценные, вредные для рейха.

— Я спрашиваю, — повторяет прокурор, — живыми людьми?

— В приказах они значились как неарийцы, недочеловеки, враги рейха.

В третий раз повторяется тот же вопрос:

— Живыми людьми?

— Да. Живыми людьми.

— Как долго длился такой сеанс?

— Это зависело от контингента. Старикам, больным достаточно было десяти — двенадцати минут.

— Вы их сортировали?

— Нет. Но большинство было ослабленных.

— С детьми вы тоже так поступали?

— С детьми у нас возникали затруднения, да и моторы расходовали больше горючего. Обычно матери прикрывали детей собою, а сквозь смотровое окошко трудно было установить, живы они еще или нет.

— Бывали ли случаи, чтобы из газовых камер выгружали еще живых людей?

— Редко. Случалось, что на свежем воздухе кое-кто снова начинал дышать, шевелиться, подниматься.

— И тогда для них устраивали второй сеанс?

— Ко мне они уже не попадали.

— Куда же они попадали?

— Их оттаскивали в сторону и, когда набиралось побольше, приканчивали.

— Каким образом?

— Пристреливали.

— Так произошло и с двумястами девушками из Люблина?

После долгой паузы Бауэр начинает рассказывать:

— С люблинскими все было иначе. Это был необычный контингент. Все молодые, здоровые. Несмотря на это, перед газованием их разделили на две партии. Первый сеанс был обычным, а при втором, когда привели самых красивых, рейхсфюрер приказал включать и выключать моторы через определенные интервалы. Сам рейхсфюрер Гиммлер так приказал. Операция заняла втрое больше времени.

По залу пронесся шепот и заглох, оставив после себя гнетущую, напряженную тишину. В такой тишине непременно что-то должно случиться. И вдруг послышался протяжный, мучительный стон:

— А-а-а-а…

Это не выдержал Берек. Так стонут, когда не хватает воздуха, когда тебя душат, душат… К нему направились, пробивая себе дорогу локтями, двое — полицейский и врач с чемоданчиком. Те, что сидели поближе, слышали, как доктор сказал полицейскому:

— Ваша помощь не требуется.

Страж порядка отступил назад, но вскоре вынужден был пустить в ход локти еще более энергично. С возгласом: «Боже мой, это же все ложь! Мой муж такой хороший, такой благородный» — жена Бауэра бросилась к его конвоирам. Полицейский преградил ей дорогу.

К скамье подсудимых пробилась девочка лет четырнадцати, видимо, дочь Бауэра. Глаза ее полны слез.

На следующий день собравшиеся в зале судебного заседания выслушали приговор, вынесенный обвиняемому западногерманскими судьями:

обергазмейстера из Собибора, Эриха Бауэра, за то, что на протяжении полутора лет уничтожил при помощи удушающего газа сотни тысяч людей, присудить к «смертной казни через повешение».

Публика, в числе которой находилось немало бывших узников, торжествовала. Многие тогда полагали, что хоть на этот раз верх взяла справедливость. Но они снова ошиблись. Смертный приговор был вскоре отменен. Бауэра осудили на пожизненное тюремное заключение.

Пятнадцать лет спустя Берек Шлезингер опять встретился с «повешенным» лицом к лицу. Это было в Хагене, где Бауэр выступал в качестве свидетеля защиты на так называемом Собиборском процессе или процессе по делу Болендера. Присутствовала на этом процессе и дочь Бауэра. Ей было теперь под тридцать.

А Рина свои пятнадцать так и не перешагнула, и никогда их не перешагнет…

Глава седьмая ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

У КНЕВСКОГО

Наступили осенние дни. Над головой висит свинцовое небо. Из низких облаков моросит холодный дождик. Солнце, выглянувшее за весь день каких-нибудь два-три раза, куда-то торопится и на землю почти не смотрит. Еще вчера листья с деревьев и кустов падали изредка, по одному, по два, а сегодня вдруг закружился желтый вихрь.

В такую погоду не хочется выходить из дому. Но Береку и Фейгеле надо непременно быть у Кневского. И они под одним зонтиком направляются в центр города. По дороге заходят в небольшой ювелирный магазин. Сегодня здесь никого нет. Но все равно владелец магазина не спешит им навстречу. Он видит: драгоценных камней эта парочка у него покупать не станет. Это им не по карману, а дешевыми бусами он не торгует. Тот, кто понимает толк в таких вещах, знает, что с подделками он, в прошлом алмазных дел мастер, ничего общего не имеет.

Берек просит показать ему колечко с бриллиантом. Просьбу его хозяин выполнил, но при этом осведомился:

— Вы студент, медик?

— Да. А как вы об этом догадались?

— По запаху… От вас пахнет эфиром.

— Вот уже несколько дней, как нам приходится присутствовать на операциях.

— Только присутствовать? С годами, когда станете известными врачами, вы, вероятно, сможете позволить себе приобрести вот такое колечко. — После некоторого раздумья он добавляет: — У ювелиров в ходу такая острота: ум женщины в ее украшениях, украшение мужчины — его ум. Вы, надеюсь, на меня не обидитесь. Молодые не любят откладывать, так что, если есть кому за вас платить…