Длинные тени - [5]

Хоженые тропки сейчас не для Берека. Тяжело навьюченный, он пробирается меж деревьев, спотыкаясь о скрытые в густой траве мшистые кочки. Он не делает передышки там, где остались следы костра, а ищет укромное место. Идет он в нужном направлении — на восток. Так велел отец. Навстречу ему пробиваются первые солнечные лучи. Как-то однажды Мотл сказал Береку: «Если бы ты не поленился и поднялся с зарей, ты увидел бы чудо: восход солнца». Ох, брат родной, тебе уж не увидеть, в какую рань я сегодня поднялся!

Вот и солнце появилось. Пока оно греет Берека не как мать, а как мачеха, но под теплом его лучей уже ожили кроны деревьев. Росинки на траве и листьях сверкают как бусинки, хоть нанизывай их на нитку.

Солнце поднимается все выше, и лес преображается, как по мановению волшебной палочки. Но с Береком чуда не произошло. Пока его занимает одно: где бы подыскать надежное укрытие?

В ЛЕСУ

Днем Берек забрался в густые заросли и умостился там, как птица в гнезде. Глаза слипались, но сразу уснуть он побоялся. Кто знает, не таится ли опасность рядом. Надо немного обождать, осмотреться. Он принялся развязывать узелки. Что же дала ему мама? В узелке поменьше лежит костюм. Сшили его еще к прошлой пасхе, и он успел из него вырасти. Здесь же нижняя и верхняя рубашки, свитер с заплатами на локтях, льняное полотенце, пара штопаных шерстяных чулок (отец надевал их в траурную седмицу по убитому сыну), теплый шарф, длинная тонкая веревка, — бог весть, для чего она ему понадобится, — и сандалии, которые купили ему за неделю до прихода немцев. На самом дне узелка лежит еще что-то завернутое в тряпицу. Так он и знал! Иголка, воткнутая в катушку черных ниток, несколько пуговиц, кусок хозяйственного мыла, пузырек с йодом и баночка мази, если, не дай бог, насекомые заведутся.

В другом, более увесистом узле полтора каравая ржаного хлеба, мешочек черных сухарей, десятков пять картофелин, несколько морковок, два крутых яйца, большая бутылка воды, заткнутая пробкой, и завернутые отдельно два коробка спичек. Здесь же перочинный ножик, а он думал, что давно уже потерял его. Еще на дне несколько кусков сахара, ложка и кулечек соли.

Мама, мама! Дай ей бог здоровья! У Рины тоже хорошая мама, но все же не такая, как у него. Отец мог сколько угодно кричать на него, даже побить — все равно Берек ни за что один в лес не пошел бы, а вот мама без труда уговорила. Стоит ей произнести: «Пусть все твои горести падут на меня», и Берек готов сделать все, что она скажет. Что теперь будет с ними — с мамой, с папой, с сестренками? А с Риной? Может, все же лучше вернуться?..

Как долго он спал? Куда подевалась усталость? В первое мгновение Берек почувствовал во всем теле такую легкость, что хоть тут же поднимайся и отправляйся в путь. Солнце клонилось к закату. Теперь лучи его удлинились и освещали уже не кроны, а стволы деревьев.

Ночь в лесу наступает снизу, с земли, а возможно даже, что из глубины, от корней. Небо еще светилось, а лес весь потемнел. Куда же ему путь держать? Домой дорога заказана: мама заклинала его не возвращаться.

Берек размышляет, а темнота все сгущается. Будь он даже на хоженой тропинке, и ее не смог бы теперь разглядеть. Нет, сегодня он свое лесное убежище не покинет. Но завтра…

Ему стало зябко, но развести костер он не решился. Даже светлячка на гниющем пне он готов был растоптать, погасить. Как голодные волки, подстерегающие свою жертву, чтобы наброситься на нее и растерзать, рыскали по ночному небу немецкие самолеты. Гудение их моторов слышалось отовсюду, разносилось по лесу. Берек натянул на себя свитер, укрылся курткой и лежал в настороженной полудреме.

Еще пять дней и ночей пробыл Берек в лесу. Из двух узелков остался один. Тот, что был с едой, опустел. Последние шестнадцать картофелин он поделил на четыре части — не по числу, конечно, ведь там были и большие и маленькие, а приблизительно по весу — и закопал их в землю, чтобы не мозолили глаза, не дразнили аппетит. Этой еды, по его расчету, должно было хватить на четверо суток. А еще в лесу попадаются съедобные ягоды, надо только суметь их найти.

Берек скитался по лесу. Сперва он боялся отходить далеко от своего убежища, но потом стал удаляться и на значительное расстояние. Присматривался к растениям, ко всякой живности. Завидовал букашкам, которых по расцветке не отличишь от всего окружающего. Если бы и он мог так затаиться, замаскироваться!

Пока голод и холод не слишком донимали его. Лето было на исходе, но ночи еще стояли теплые. Хуже было то, что вода в бутылке кончилась. Он думал, что пропадет от жажды, но ему неожиданно повезло. На четвертый день он наткнулся на старое поваленное дерево. На дне глубокой ямы, где остались корни, в небольшой лужице удалось набрать полную бутылку воды.

Близился вечер. В первый раз Берек забрался так далеко от своего убежища. Он понимал, что днем раньше, днем позже, но встречи с людьми ему не миновать. И он стал искать дорогу в ближайшее село — еще лучше, если бы попался хутор. Приказ о запрете укрывать евреев и военнопленных он сам читал и все же надеялся (на это рассчитывали и папа с мамой), что кто-нибудь да сжалится над ним. Как бы он был благодарен такому человеку! Работал бы, не щадя сил. Днем, например, пас коров, ночью — стерег лошадей. С животными спокойнее, он бы ухаживал за ними, заботился о них. Была бы только крыша над головой да чем голод утолить.