Длинные тени - [182]

— Когда вы гнали людей на страшную смерть в газовые камеры, вы получали соответствующий приказ или делали это под свою ответственность?

— Подобные вопросы я категорически отвергаю. Не я один был непосредственным исполнителем акций по ликвидации. Уверяю вас, мы делали все, чтобы ликвидация проходила как можно гуманнее. У нас для этого были первоклассные специалисты.

Сказал и тут же спохватился. Еще до этого он подумал, что никому нет дела до того, любит он или не любит порядок и симметрию. Такими ответами он себе только навредит. Но какое значение имеет то, что он упомянул слово «симметрия», по сравнению с тем, что он только что сказал? Профессия его подводит. На киностудии кадры, которые по какой-то причине не годятся, вырезают, обходятся без них, а при необходимости снимают другие. Здесь же, на суде, все стенографируется, и, если ты наговорил лишнего, уже не исправить. Как говорят, что написано пером, не вырубишь и топором. На предыдущем процессе у него было достаточно времени, чтобы осмотреться, обдумать, какое впечатление оставляют ответы его коллег, делать выводы, а тут… Хорошо еще, что ему разрешили сесть и он некоторое время может не отвечать на вопросы. И все-таки его гложет досада на самого себя. Кто его просил упомянуть Вагнера, Штангля, Глобочника, зачем было склонять их имена? Этим он только дает возможность обвинителю потянуть ниточку в обратную сторону и вину за убийства в лагерях смерти взвалить на одних лишь непосредственных исполнителей. Заявил же Штангль на процессе в Дюссельдорфе в 1970 году: «Лично я к газовым камерам касательства не имел, сам я никого туда не загонял». Тогда кто же? Как — кто? Френцель, Болендер, Нойман, Грейшуц. В живых остался он один, так что в него одного бывшие узники будут тыкать пальцем и доказывать фактами, что свои обязанности он выполнял куда усерднее, чем это от него требовалось.

Вот почему, когда он упомянул имена стоявших над ним офицеров, Рейнч метнул на него недовольный взгляд.

Допрос продолжается. Снова слово берет обвинитель:

— Вы только что сказали, что у вас были первоклассные специалисты. Какие?

Френцель уже открыл было рот, чтобы ответить, но тут же передумал. Прошло больше минуты, прежде чем он произнес:

— Да, первоклассные, даже знаменитые мастера — сапожники, столяры, портные.

— А сами вы не были первоклассным специалистом?

— Первоклассными были Штангль, Болендер.

— Что же это за специальность?

— Которой они овладели еще до Собибора.

— Обвиняемый, документы подтверждают, что и вы еще до Собибора овладели ремеслом убийства. Вы убивали психически больных немцев и евреев, сменивших веру.

— Расовая теория не делает различия между крещеными и некрещеными.

— Этого вопроса мы еще коснемся, а теперь объясните, как понимать то, что вы сказали относительно гуманного способа убийства?

— В отличие от других лагерей, предназначенных для уничтожения, в Собиборе заключенные до последних минут не знали, что их ожидает. Медицинские эксперименты над живыми людьми у нас не проводились.

— И это дает вам основание считать, что акции по ликвидации вы осуществляли гуманно?

— Да, — пожимает Френцель плечами, — это так, только…

— Что «только», если вы перед этим вслух сказали «да»?

— Я был не более чем маленький винтик.

— Вы, обвиняемый, были шарфюрером.

— Сперва я был рядовым эсэсовцем; обершарфюрером я стал после.

— Видите, даже «обер…».

— Ну и что? Нойман был унтершарфюрером, и нередко мне приходилось ему повиноваться.

— Когда, за что и кто пристрелил двенадцатилетнего мальчика Моника Бинника?

— Бинник? — повторяет Френцель, и заметно, что вопрос этот ему неприятен. — Я такого не знаю.

— Возможно, что вы не знали его имени. Это имя мы узнали только на днях. Бинник был вашим чистильщиком сапог.

— Не только моим.

— Это к делу не относится. Я спрашиваю: когда, за что и кто? Можете сперва ответить на последний вопрос.

— Вероятно, вынуждены были так сделать для поддержания порядка и спокойствия в лагере.

— Факт вы подтверждаете, но на вопросы не ответили.

— Это было в октябре 1943 года, в один из «пустых» дней, когда…

— Как понимать «пустые» дни?

— Пустыми, — нерешительно отвечает Френцель, — мы называли дни, когда не прибывали эшелоны, или…

Обвинитель перебивает его:

— О каких эшелонах вы говорите?

— Эшелонах с заключенными, которые требовали особого обращения. Об этом я уже говорил.

— По-вашему выходит, что сами заключенные требовали к себе особого обращения. Объясните, что это означает?

Френцель молчит. Обвинителю приходится снова повторять вопрос.

— Надо полагать, что это означало ликвидацию.

— В октябре 1943 года вы от кого-нибудь получили приказ пристрелить Бинника?

Френцеля охватила дрожь. Если будет доказано, что чистильщика сапог он расстрелял по собственной инициативе, прежний приговор не будет отменен. Тогда он снова окажется в тюрьме. Но ответить надо:

— Нет, не получал.

— Тогда почему вы его пристрелили?

— Я его спас.

— Как это понять? Когда вы его спасли?

— Когда — не помню. Эшелоны прибывали почти каждый день. Спас я его на железнодорожной платформе. Там мы проводили селекцию. Я его взял к себе чистильщиком сапог, и таким образом он был зачислен в группу «счастливцев».