Длинные тени - [181]

Теперь, правда, спрос на Рейнча несколько убавился. Да и такого рода судебные процессы проходят все реже. К тому же появились новые адвокаты, владеющие своей хорошо оплачиваемой профессией не хуже Рейнча. Френцель остался ему верен и взял его своим главным адвокатом.

Новый судебный процесс начался в пятницу, 5 ноября. Проходя по коридору к залу заседания, Френцель услышал, что из совещательной комнаты доносится громкий смех. Что судьи большие любители анекдотов — всем известно. До начала заседания еще осталось шесть минут, и не грех малость развлечься. На утреннее заседание собралось много народа.

Как только Френцель вошел в зал, он услышал, как одна из женщин сказала:

— Вот он, нацистский убийца!

На суде надо вести себя спокойно, осмотрительно — это он решил твердо, тем не менее лицо его перекосилось от непроизвольного нервного тика. Усевшись на отведенное ему место, он надел очки и с равнодушным видом стал разглядывать публику. Женщину, которая встретила его язвительным замечанием, он узнал сразу. Это учительница Эльза Гутенберг. Восемнадцать лет тому назад, во время Хагенского процесса, она впервые привела в зал суда своих учеников. После этого они приходили еще не раз и до того, как в зале появлялись судьи, как сегодня, гневно выкрикивали: «Вот они, нацистские убийцы!»

На скамье подсудимых их тогда было одиннадцать человек. Сегодня он один. Тогда эта женщина была худощавой, теперь от ее худобы и следа не осталось. Она раздалась, но голос ее звучит так же громко. На человека, не знающего, с какими идеями она носится, может даже произвести благоприятное впечатление, но сам он ни за что не допустил бы, чтобы внуки воспитывались у такой учительницы. Как переполошенная наседка носится она от одного ученика к другому, и они слушают ее, широко раскрыв глаза.

Для этой Эльзы, хотя она и без желтой заплаты, Собибор самое подходящее место. Туда он и загнал бы ее, чтоб знала, как положено вести себя настоящей немке. Там бы она сразу позабыла обо всем на свете: не только о нелюдях, но и о самой себе.

Судебное разбирательство началось. В зале наступила тишина. Доктор Клаус Петер Кремер, председательствующий на процессе, спрашивает:

— Обвиняемый, ваше имя, отчество?

Френцель прикидывается, будто не расслышал вопроса. Судье приходится вопрос повторить, и Френцель почему-то задирает голову кверху, словно ждет, что кто-то с потолка ему подскажет, каким именем его нарекли, потом косится по сторонам и, поклонившись председателю суда в знак того, что наконец понял, чего от него хотят, отвечает:

— Карл Август Френцель.

Один из трех судей — Ганс Роберт Рихтгоф — отодвинул от себя какую-то бумагу и покачал головой. Это можно было истолковать и так: «Собираетесь здесь ломать комедию? Только как бы вам не просчитаться».

Неонацистам, задумавшим с самого начала превратить процесс в фарс, все это было по душе.

После того как председатель зачитал обвинительное заключение, суд приступил к допросу.

Перечислить все злодеяния, которые Френцель совершил, не под силу одному человеку. Два раза в неделю по четыре часа, а то и более длятся заседания. Горы документов непреложно доказывают вину этого палача, а он почти все отрицает. Он даже отказывается признать те факты, с которыми ранее соглашался.

Бывают такие дни, когда зал совершенно пуст. Никого уже не интересует то, что происходит в его стенах. Редко когда сюда заглядывает кто-либо из журналистов. Газеты требуют от них другого рода материалов.

Френцель придерживается заранее выработанной им тактики: он все отрицает. Чаще всего говорит явную ложь, реже — ложь и правду вперемежку. Иногда настораживается, скуп на слова, отделывается ничего не значащими фразами, но временами не может преодолеть желания показать, что он властвовал, повелевал людьми, и тогда он забывает о сдержанности, обстоятельно рассказывает, чем занимались его коллеги, правда, только те, кого уже нет в живых. Вот он, в голубом блейзере и серых брюках, стоит, опираясь на барьер, и отвечает на вопросы прокурора:

— Признает ли обвиняемый, что он часто пускал в ход плеть?

— Этого я не помню.

— Мы уже не раз имели возможность убедиться, что у вас отличная память. Я спрашиваю вас не о том, помните ли, а признаете ли вы, и ответ может быть однозначный: да или нет.

— Если да, то, значит, в этом была необходимость.

— Этот вопрос неоднократно вам задавали. Отвечали вы на него по-разному. Был и такой ответ, что терпеть не могли беспорядка и стремились во всем соблюдать симметрию. Это означает «да»?

— Если я иногда и был вынужден ударить кого-нибудь, то только порядка ради.

— Как вы считаете, допустимо ли, чтобы не на войне, не в бою человека убивали без приговора суда?

— Не знаю. Должно быть, нет.

— А в Собиборе вы чем занимались?

— Я выполнял приказания своих начальников.

— Каким образом вам отдавались приказания?

— Устно, только устно. Мне приказывал Вагнер, Вагнеру — Штангль, Штанглю, надо полагать, — Глобочник.

— В вашем присутствии Гиммлер, будучи в Собиборе, отдавал какие-либо приказания?

— Рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера я видел один-единственный раз. В моем присутствии он никаких приказаний не отдавал.