Длинные тени - [142]

Берек на некоторое время замолкает, напряженно вглядывается в напечатанные строки. Ему чудится, что он слышит резкий звук раздирающего кожу удара нагайки, чувствует впивающиеся в тело ржавые шипы колючей проволоки. При одном воспоминании об этом Берек содрогается. Он видит перед собой Вагнера — мастера изощренных пыток. Эсэсовцы были охочи до диких оргий; такие разнузданные пиршества они обычно устраивали после каждого «трудного» для них рабочего дня, когда прибывал эшелон и надо было, не откладывая на завтра, «обработать» многотысячный людской материал. Вагнер всегда был главарем этой одичалой своры нацистских выродков, предметом их восхищения и преклонения.

Сто́ит Береку вспомнить то ужасное время, когда он был у Вагнера в руках и жил в постоянном ожидании смертного часа, как его сковывает леденящий душу ужас. И поныне его не покидает чувство вины перед родными и близкими: все они погибли, а он жив. Утешает лишь то, что все силы он отдает розыску убийц. В этом он видит свой долг перед памятью погибших…

Тереза заметила, что Шлезингер помрачнел, но истолковала это по-своему:

— Герр Шлезингер, я вижу, и вы возмущены. Какая наглость! Не хватает терпения слушать все, что тут написано. Сплошное вранье. Неужели неясно, что это свидетельства кучки нелюдей, а если здесь и есть доля правды, все равно пора перестать ворошить прошлое. То, что земля прибрала, подлежит забвению. А как вам нравится этот Цукер-ман, отозвавшийся о Густаве как о «разнузданном, злобном бандите»? И фамилия-то у него — Цукер[25]-ман! Такой грязной, омерзительной клеветой еврейство хочет обесчестить Вагнера.

Фрау Штангль была крайне возбуждена и с трудом владела собой. Берек выслушал ее «тираду» и еще медленнее продолжал читать:

— «Кто он, этот безжалостный палач, которого схватили и призывают к ответу через тридцать с лишним лет после того, как он совершал свои злодеяния?

Все жертвы сегодня не могут свидетельствовать, но те немногие, кому удалось уцелеть, рассказали о нем достаточно. Вагнеру мало было душить газом и сжигать людей. Ему нужны были развлечения, и, подвергая истязаниям свои жертвы, убивая младенцев на глазах их матерей, он испытывал садистское наслаждение.

В Бразилию Вагнер прибыл вместе со своим патроном — Штанглем, этой бестией с «золотой плетью», помеченной его инициалами и украшенной награбленными у узников драгоценностями. Вагнер и на новом месте жил на широкую ногу, вынашивая мечту о возврате добрых, старых времен.

Какой стране выдадут этого палача и когда это произойдет, кто будет его судить, станет известно в скором времени. Ясно одно: убийца, отнявший жизнь у сотен тысяч людей, должен понести суровую кару».

Кажется, достаточно. Можно больше не читать.

Тереза вскочила с места:

— Какая наглость! — Голос ее срывался от возмущения. — Просто невероятно! Если верить этим свидетелям, то Фушер прав, что жизнь Густава висит на волоске, что перед ним бездна… Тоже мне свидетели! Не зря их уничтожали, но кто сейчас займется ими? Вы понимаете? — спросила она и, не ожидая ответа, продолжала: — Не вздумайте мне возражать. Я сама знаю, что и они сотканы из плоти и крови, но правы те, кто доказал, что эти люди не имеют права на существование. И поляки, и русские, и французы, и даже ваши голландцы, которые тоже печатают эти пасквили и обливают грязью имя и честь заслуженного солдата, ничуть не лучше всех этих евреев и цыган. Им бы всем один большой Собибор. Возвести на человека напраслину — чего проще. Но, чтобы судить его, требуются веские доказательства, подлинные, а не фальшивые документы, а ведь то, что вы читаете, — это же черт знает что.

Берек с трудом сдерживал себя. Сколько лет прошло после войны, а они ничуть не изменились. Вагнер, Тереза — какими были, такими и остались.

Слушать дальше разглагольствования Терезы не имело смысла: ничего нового от нее не услышишь и только потеряешь время. Что она из себя представляет, он уже и так хорошо знает, а ее намерения ему сейчас вряд ли удастся разгадать. В то же время Береку не хотелось, чтобы фрау Штангль решила, будто положение не так уж безнадежно. Правда, перепугалась она сегодня не на шутку, но самого важного еще не знает, и он ей на это откроет глаза:

— Фрау Тереза, мне пора уходить, но еще несколько строк я вам должен прочесть. Мне кажется, об этом вам следует знать.

Тереза подошла к столу, стала рядом со Шлезингером и ткнула пальцем в подчеркнутый двумя красными линиями газетный заголовок.

— Читайте, но не все подряд, а только подчеркнутый текст. От этих свидетельских показаний меня уже тошнит.

— Тут сказано: «Руки Вагнера по локоть в крови…» — И, перехватив гневный взгляд Терезы, Берек поспешил возразить: — Нет, нет, это сообщение иного рода. Здесь речь идет о неоспоримом документе.

— Неоспоримые документы должны быть скреплены подписью и печатью, и то они заслуживают доверия лишь в том случае, если исходят от авторитетных лиц и к тому же составлены в свое время. Для меня это аксиома. Думаю, что и вы, доктор, согласитесь со мной.

Вместо ответа Берек продолжил чтение:

— «Комиссия по расследованию гитлеровских преступлений в Польше располагает специальным приказом относительно Густава Франца Вагнера, датированным октябрем 1943 года. В приказе дается высокая оценка действиям Вагнера и отмечаются его особые заслуги перед рейхом в реализации «акции Рейнгард».