Дивное поле - [26]

— А тебе что, в радость? — колюче усмехнулся Неприметный.

— Зачем же в радость? Не русский я, что ли? И сын у меня в армии. Только зачем было похвальбу пущать на всю державу, что будем бить врага на его же земле? Небось сам пел: «Если завтра война, если завтра в поход...» Пел?

Антон выжидающе подался вперед.

— Ну пел. — Неприметный вдруг улыбнулся, показав по-молодому крепкие зубы.

— Вот так-то! — Антон, торжествуя, откинулся на спинку кресла.

— Вредный ты, вижу, хозяин, да не вредней меня, — сказал Неприметный почти весело и стукнул ложкой о край миски. — Вот ударю посильней, и разлетится эта посудина вдребезги, хотя толстая и на вид крепка. Придет срок — в хвост и гриву немца гвоздить будем. И у себя дома, и на его фашистской земле!

— Ой ли?

— Вот тебе и ой ли, хрен старый!

Толик боязливо зажмурился: буен бывал Антон в ярости, скор на руку. Но взрыва не произошло. Толик разлепил веки. Антон по-прежнему спокойно сидел в кресле, дружески щурился на Неприметного.

— А ты на много ль млаже меня? Сколько годков-то?

— Ну сорок пять.

— А мне на полтора десятка боле. Разница, конечно, есть, но не больно великая.

— Не великая?.. Это как судить, хозяин. Значит, великая, коли к своему креслу прилип. Или... Неприметный испытующе-холодно глядел на Антона. — Или душой слабоват? Или из тех, чья хата с краю?

Толик видел, как крупно задрожала лежавшая на подлокотнике рука Антона. Спускаясь от высокого лба с залысинами, лицо заливала багровая краска. Тяжело, по-медвежьи сутулясь, поднялся Антон, шагнул к столу и, как глыба, навис над маленьким, тщедушным солдатом.

— Будя вам, будя, — слабо охнула тетка Фруза.

Блондин заерзал на скамье, втянул голову в плечи.

Неприметный воззрился на Антона с каким-то злым и веселым любопытством.

— Врешь! — крикнул Антон и грохнул кулачищем по столу. Подпрыгнули миски, жалобно звякнули ложки.

— Это почему вру? — спокойно, лишь чуть побледнев, спросил Неприметный.

— Опомнись! — метнулась Фруза к Антону и оттеснила его от стола. — Ведь гости же!

Антон, шумно дыша, снова опустился в кресло.

— А тебе грех, солдат, — сказала тетка Неприметному. — Хата наша и в самом деле на околице, только с краю мы никогда не были. Антон мой коммунию здеся делал. Чуешь?.. Ты попроси-ка его, солдат, плечо показать. Метина там, от пули. А пулял в него кулак Фомка...

— Так, так! — радостно встрепенулся Неприметный, будто ему очень приятно было, что в Антона стреляли. — В плечо, говоришь?

— В левое плечико. Чуток пониже да поправее… Но оборонил господь…

— Ну спасибо тебе, хозяюшка, — сказал Неприметый. — Камень с моего сердца сняла. Только и меня пойми — людей-то не вдруг распознаешь... Что не так сказалось, простить прошу... Слышишь, хозяин?

— Ладно, чего уж там, — буркнул Антон.

Тихо стало в хате.

У Неприметного и блондина миски давно уже были пустые, а хворому парню пища, видно, не шла внутрь: он трудно, будто тяжелую работу делал, глотал похлебку. У его локтя лежала непочатая скибка хлеба. На нее тоскливо косился блондин.

— Закурить бы, — грубо сказал он Антону. Антон бросил на стол кисет. Свернули. цигарки. Неприметный окутался клубами дыма. Зелено, как у ночного кота, мерцали его колючие глаза.

— Хозяин.

— Что еще? — угрюмо откликнулся Антон. Он еще бычился, переживая обиду.

— Немцы в деревню захаживают?

— Случается.

— Часто?

— Часто не часто, а бывают.

— И к тебе наведываются?

— Я не лучше других, всю деревню грабят.

— Хочешь помочь нам? — Неприметный наклонился Антону — Сделай доброе дело. Видишь парня? Захвоил он, дальше идти не может…

— Ну так что? Говори напрямки…

— Устроишь его временно у себя?

Тлеющий огонек цигарки дополз у Неприметного до самых пальцев, он морщился от ожога, но не бросал окурка — ждал.

— А веришь мне? Может, я на ихней службе состою? Доносителем тайным?..

— Хватит об этом, товарищ. Ведь я прощения попросил. Да и не всерьез я в тебе сомневался. Испытывал на всякий случай. Я людей насквозь вижу.

— Будто! — хмыкнул Антон, польщенный.

— Ну так как же?

Антон долго копался в карманах пиджака, вытащил очки и какую-то измятую бумажку. Брезгливо разгладил ее на коленях.

— Дерьмом пованивает, а все ж зачитаю некоторые места. Избранные, говоря по-ученому. Вот: «Собаки должны быть на цепях. Бродячие собаки будут убиваться».

Антон сдвинул на лоб очки и уставился на Неприметного.

— Смекаешь? Немецкий приказ это. Я его со столба содрал.

— Ну и что? — Неприметный нетерпеливо барабанил по столу костяшками пальцев.

— А то, что был у нас пес Шарик. Его, промеж прочим, Толик дуже любил... Пристрелили пса и повесили вниз мордой на березе... Немцы — народ сурьезный, у них так: сказано — сделано.

— К чему ты все это городишь? — вскипел Неприметный. — При чем здесь твой Шарик?

— Непонятно? Тогда слухай дале: «Крестьяне обязаны арестовывать бродячих русских солдат и отдавать их в распоряжение полевой комендатуры. Несоблюдение этого распоряжения карается германскими военными законами...» Ты обрати внимание: «бродячие собаки», рядком — «бродячие солдаты». Для него, фашиста, человек и собака — все едино, кара одна — смерть... За парня вашего боюсь, мил товарищ... Да еще за них, Антон качнул головой в сторону детишек. — Найдут у меня в хате — никого не помилуют.