Дивное лето - [37]

— Скажите, пожалуйста, — усталым голосом проговорила она, — вы едете к узкоколейке?

— К ней самой, — ответил Йоцек. — Где центральная бала.

— Не подвезете меня? — Женщина доплелась до повозки, ухватилась за боковую решетку и взглянула на старика. В этот момент Йоцек узнал ее: ночью в ресторане она сидела рядом с тем мужчиной. Кровь бросилась ему в лицо; он лишь неловко махнул ей рукой, знаком показав, чтоб садилась.

— Комендант мог бы предупредить вас, что я поеду к узкоколейке, — сказал Йоцек, когда повозка тронулась.

Выбившаяся из сил женщина, сгорбившись, сидела рядом с ним.

— Я не знала сама, что захочу уехать, — покачала она головой.

Йоцек помолчал; он осторожно потянул носом, но от женщины лишь свежо пахло снегом; ничто не напоминало запах духов в его каморке.

— Я вас и с Новым годом не поздравил! — усмехнулся Йоцек. — А ведь так оно полагается… — Он взглянул на свою попутчицу и осекся: на глазах у нее выступили слезы. — Вот-те на! — растерянно воскликнул он. — Что же это…

— О господи! — Женщина разрыдалась. — Этого не может быть, этого просто не может быть! — Тут она опомнилась и, тихонько всхлипывая, ухватила Йоцека за руку. — Не сердитесь, дяденька, не хочу я портить вам настроение, уж лучше мне слезть, доберусь и пешком…

— Еще не хватало замерзнуть на дороге! — проворчал Йоцек.

— Может, и лучше бы мне замерзнуть! Умереть, да и дело с концом!..

— Экие страсти вы говорите, милая! — Йоцек стегнул коренную. — Праздник пришел, Новый год, людям веселиться положено!

— Веселиться! — опять расплакалась женщина. — Какое уж тут веселье! Вот он зато повеселился: в полночь сбежал с этой… Нет, нет, пустите меня, лучше я в лес пойду!

Йоцек удержал ее за руку:

— Эк что удумали!

Женщина притихла и только мотала головой. Йоцек поднял воротник, чтобы спутнице не видно было его лица. Он бормотал лошадям привычные слова, однако мысли его были далеко: стофоринтовая бумажка не шла из ума. И угораздило же его польститься на деньги! Сани заносило по бездорожью, Йоцек старался удержать поводья. «Значит, с ним была чернявая…» — думал он.

— Красиво тут у нас, — хрипловато заговорил он и обвел кнутом вокруг. Женщина не отвечала. — Зима нынче суровая… — добавил Йоцек.

— Сам завез меня сюда, — после долгого молчания произнесла женщина. Она обращалась не к Йоцеку, а скорее говорила сама с собой. — Мой муж… — Голос ее звучал уже спокойнее. — Прежде мы всегда встречали Новый год вдвоем, дома. Я никак не могла понять, почему он так рвется сюда… А теперь пусть меня поищет!

Йоцек долго молчал, прежде чем решился спросить:

— И вы просто так взяли и уехали? Ему даже не сказали?

Женщина невесело рассмеялась:

— Он еще спит. — И вдруг припала к Йоцеку; она билась лбом о костлявое плечо старика и, смеясь, приговаривала: — А я-то как верила!.. Так обмануться!..

У Йоцека кровь стыла в жилах; испуганный, потрясенный, смотрел он на заснеженный лес, на бескрайний простор вокруг.

1969

Посреди Земли [9]

И что бы вы думали? Прошло добрых два часа, гляжу, а она опять тут как тут. Смеркалось. Я работала в саду, палую листву под деревьями сгребала. Между делом выполола сорную траву на клумбе с астрами и подвязала георгины — они было под ветром совсем поникли, большие, грустные их макушки клонились к земле. Осень все больше себя оказывала, утренники становились день ото дня холоднее, и ветер наскакивал злой и порывистый, по от дел никуда не денешься. А тут, смотрю, и циннии отцвели, надо бы выбрать подходящие и на семена срезать — словом, работы невпроворот. Так что я даже и не жалела, что она ушла — только попусту от дел отрывала, — а тут вот те на, опять она выглядывает из-за ограды; стоит как в воду опущенная, руки уронила, плечо оттянуто сумкой, голову склонила набок и молча глядит на меня через штакетник.

— Стало быть, ты не уехала? — окликаю ее. — Опоздала к поезду или еще что приключилось? — Потому как раньше она говорила, что у нее, мол, есть время до отхода поезда, по ей неохота торчать в привокзальном буфете.

— Нет, я не опоздала.

— Тогда в чем же дело? — Я подошла к калитке и отодвинула щеколду. — Заходи, нечего тебе там забор подпирать. Ну заходи же!

Она едва волочила ноги, со стороны подумаешь, будто тяжелобольная; ей бы мои хвори да заботы, посмотрела бы я, как она тогда бы ползала. Я распахнула калитку и посторонилась, чтобы дать ей пройти; руки у меня все в земле были, я сорвала пук травы, кое-как обтерла пальцы.

— Может, подсобишь кое в чем по саду, — говорю ей. — Палую листву сжечь надо. — Она мне и на это ни слова. — Ну-ка, закрой калитку, видишь ведь, у меня руки в земле.

Она толкнула калитку плечом, но вышло это у нее куда как неловко: подолом зацепилась за гвоздь, так и располосовала юбку — а ей и горя мало. Сумку она поставила на землю возле самой калитки.

— Бери свои пожитки, — говорю я ей, — и неси в кухню. Сейчас и я за тобой приду.

Она нехотя подняла сумку; уж и не знаю, что она туда набила, а только видно было, что поклажа оттягивает ей плечо.

— Неможется тебе, что ли? — спросила я ее напрямик.

— Я совершенно здорова, — отозвалась она. И остановилась среди виноградных саженцев. Одета она была в какое-то немыслимое тряпье, а поверх наброшена тонкая вязаная кофтенка; лопатки, того гляди, пропорют одежду, до того она была худющая да плоская: ни бедер, ни зада. Волосы заплетены в косу, несколько темных прядок выбились, и оттого испитое лицо ее казалось еще бледнее; одни глаза в пол-лица, точно ее напугали когда-то, вот и остался с тех пор этот всполошенный взгляд. — Дождь собирается. — Она подняла глаза к небу.