Дивное лето - [33]

Огромная машина с нефтяной цистерной тянулась мимо «трабанта», обдавая его снегом. «ОСТОРОЖНО. ОГНЕОПАСНО». Вот уже эта громадина обогнала их. «ОГНЕОПАСНО». Двойные колеса, грохот. Ее шофер хоть что-то делает. Когда в гараже он выходит из этого чудовища, то хоть вздохнет с облегчением — пронесло. Как Ив Монтан в «Плате за страх». Это по крайней мере какое-то дело. Какое-то дело. Какое-то дело. Какоетодело…

— Что ты сказал? — спросила мать. Она сидела рядом и дремала. Дети копошились сзади. Они царапали замерзшее стекло, дрались, хихикали и болтали на своем языке. «И не суброг. Трапа карапа»…

— Когда ты был ребенком, ты так же пристраивался на коленках у окна. У окна автобуса. Помнишь, раньше рядом с кабиной шофера был такой закуток. В старых автобусах. И так же глазел на все, как Лаци. Нет, как Тоника… Ты был невыносим. Однажды засунул себе в нос бобы…

— Хоть бы я тогда задохнулся… — И подумал: если из-за Шары нельзя будет смотреть матч, поднимусь к Молнарам. Так даже будет лучше.

А дети сзади:

— Окапякатька гряказнока. Снеговук.

— Помнишь… — Старушка откинулась на сиденье, и голос ее невнятно доносился из-под меховой шапки. — Помнишь, ты пошел в армию в сорок девятом? Мог и не идти, но тебе хотелось во что бы то ни стало. У тебя тогда голова шла кругом от всех этих общественных дел. Но потом ты вырос. Только все могло сложиться удачнее. Хорошо еще, что у тебя есть эта машина. Да, это хорошо.

Да уж, это мотор. Машина эта. Прямо трактор! И голоса детей: — Апсинапсимамсикакси. Негугур. Карапляк. Карапляка, карпляка… — И снег. А Дунай не замерз, хоть и холодно. И хлопья снега хлещут в ветровое стекло. Вот и домики Септэпдре. А у нас, конечно, и сегодня не убрано. И завтра будет все то же. Шара занята своей эстетикой, а у мамы болит спина. В девять совещание в тресте, а я еще и не заглядывал в материалы. Будет ли когда-нибудь так, чтобы надо мной ничего не висело?!

— Скажи, — обратился он к матери, — скажи, мама, ты не помнишь, кем я хотел стать?

— Что ты, сынок?

— Не знаешь, кем я хотел стать в детстве?

— В детстве? О, у тебя было много прекрасных планов!

— Ну а больше всего кем я хотел стать? Не помнишь?

Старушка на секунду задумалась. Обед и слепящий снег разморили ее. Она улыбнулась.

— Нет, сынок, этого я не помню.

1968

В самый разгар

— Ну, вот я и здесь, только выключила кофеварку. Алло! Алло, Анча!

— Да, да, я слушаю. Интересно, что он будет делать дальше, где встретит Новый год?

— Я только кофеварку выключила. Могу и тебя угостить чашечкой кофе… — смеется Кати. — Слышишь?

— Ладно. Я вот смотрю, как он теперь будет ей врать.

— Ой, а я прозевала. Так сейчас эта его жена? Очень даже ничего себе.

— Фамилии не знаю, но, кажется, я уже видела ее в каком-то фильме. Наверно, его тоже ставил Пьетро Джерми[7].

— Все такие фильмы он делает, правда? Ой в них знает толк.

— Вот красотища! — гудит в трубку Анча.

— Что, что?

— Ты что, не смотришь, что ли?

— A-а. Да, да, я только устроилась поудобнее.

Кати забралась в угол софы, подложила под себя диванные подушки, свернулась калачиком и умудряется при этом потягивать кофе. Зеленую телефонную трубку она придерживает подбородком и из-под распущенных рыжих волос смотрит на экран, озаряющий комнату голубым светом.

— Анча? Налить тебе немножко кофейку в трубку? А? Крепкий получился, так что опять не смогу заснуть… — Она горько усмехается, ерзая на подушках и устраиваясь поудобнее.

— Ничего мужик, а?

— Это Уго… Как его?

— Тоньяцци[8]. А что, нет?

— Плюгавенький малость.

— Сама ты плюгавенькая!

— Ах, прости, дорогая, я не знала, что ты в него втюрилась.

Невнятное бормотание на другом конце провода. Кати потягивает кофе.

— Ну ладно, давай смотреть.

Тоньяцци в гостиной. Поглядывает на часы. Накрытый стол. Кьянти и шампанское. На Тоньяцци белая рубашка, брюки к смокингу. Жена в фартучке хлопочет — кормит супруга. Дети под ногами вертятся. Тоньяцци смотрит на часы — ему пора. «В полночь смотри телевизор, я тебе помашу…»

Анчу словно кто щекочет:

— Спорим, он их обведет вокруг пальца!

— Ну и гад!

— Интересно, к которой из любовниц он пойдет?

— Ах, он гад такой, — твердит Кати.

Тоньяцци трогательно прощается с семьей. Торопливо убегает. Следующий кадр. Ну конечно, он у той красотки! Она еще в фильме «Соблазненная и покинутая» снималась. Маленькая, темноволосая, этакая молодая пантера. Сидят перед телевизором. Полночь. Тоньяцци, музыкант с телестудии, на экране поднимает бокал с шампанским, подмигивает…

— Нет, ты посмотри, какой гад! Ты видишь?

Голос Анчи:

— Ах черт, изображение прыгает. Наверно, кто-то включил стиральную машину. Все у телика, передачи в самом разгаре, а они стиральную машину включают!

— Так ты не видишь? — Кати возмущенно объясняет: — Он же у своей любовницы сидит! Конечно, он с приятелями заранее отснял в студии эту новогоднюю сцену. Ты видишь? Алло!

Молчание. Только из телевизора доносится приглушенное чтение, звучит итальянская музыка. Отставив чашку, Кати вытягивается на софе, лицо ее мрачно. Она дует в трубку.

— Алло! Алло!

— Ну вот, настроила. Черт их побери! В самый разгар включают стиральную машину! А что будет с третьей? Спорим, он еще и к ней пойдет? Алло! Кати?