Дивное лето - [32]

— Ах это ты. То-то я чувствую что-то мягонькое у ног. — Бабушка приподняла край скатерти. — Иди сюда, звездочка моя, иди ко мне. Не сиди на каменном полу. — Она посмотрела на официанта. — Он так любит дома сидеть на ковре. Так бы и сидел целый день. Он ведь еще совсем маленький.

Лаци и Шари уже толклись возле стола. Волосы растрепаны. Они принялись выуживать малыша из-под стола.

— Лулу! А Лулу — собачка! Ой, собачка Лулу! Осторожно!

Малыш стал кусаться. Вылез и укусил их за руки.

— Лулу! — Бенкё хотел наконец доесть остывавшую уху. Жир, красный от паприки, приставал к краям тарелки.

Где тут уследить и за рыбными костями, и за детьми.

— Тоника! — закричал вдруг Бенкё, беспомощно растопырив измазанные жиром пальцы. Он сам испугался своего крика и повторил, сдерживаясь:

— Топика, да перестань же ты наконец прыгать!

— Так значит, четыре порции блинчиков? — переспросил официант.

— Да, — ответил Бенкё. — Их именно четверо… Умоляю, мама, ну последи за детьми. Не хочу я с ними ругаться.

— А с ними и не надо ругаться. — Старушка умиленно смотрела, как малыши, подбежав к Тонике, стали прыгать за нею следом.

Старику, потягивавшему у печки глинтвейн, все это явно нравилось.

— Один лучше другого, — сказал он старушке.

— Падает снег, падает снег, адаетснег, даетснеге-ег, — затянул Лаци. Шари подхватила, и они побежали к выходу. А Тоника теперь прыгала задом наперед.

— С ними бесполезно разговаривать.

— Словно четыре маленьких гномика, — улыбнулся старик.

Бенкё кивнул: спасибо. А наклонившись над ухой, сказал:

— Их в приличное место с собой брать нельзя. Вообще нельзя выпускать из их клетки.

— Ой, ну зачем ты так!

— Вот, это мой воскресный обед! Даже не могу докончить эту проклятую уху. Пожалуйста, она уже как лед.

— А ты не нервничай. Я же не нервничаю. Если бы я так нервничала, то каждый день оставалась бы без обеда.

— Мне очень жаль, что все это свалилось на тебя, мама, В такие моменты я понимаю, что это такое. — Он отпил минеральной воды. Опять болел желудок. Последнее время это часто случалось после еды. Мгновенная боль, похожая на резкий удар. Он надавил пальцами под ребро. — А Шара неплохо устроилась.

— Она же учится. Что она там учит? Она мне говорила, но я забыла.

— Эстетику. В вечернем университете.

— А что такое эстетика? Налил бы мне вина, по-моему, там еще осталось в бутылке.

— Учится она! — нервно сказал Бенкё. — Кто ее знает! Нас выпроваживает, а сама может делать что угодно.

— Перестань!

— Неделю валяется на диване, неделю в квартире не убрано. Она наверняка и учебу эту придумала для того, чтобы иметь больше свободы… Смотри, они сейчас отдерут портьеру! Если ты не вмешаешься, я займусь ими сам.

— Вот и блинчики, пожалуйста. — Официант ловко расставил на столе четыре тарелки.

— Дети! — позвала бабушка. — А ну-ка, быстренько сюда. Тут для вас есть что-то вкусненькое. Идите же ко мне, птенчики мои.

— Извините нас, — обратился Бенкё к официанту.

— Что вы, что вы. Вы можете гордиться своими детьми. Вот если ребенок ведет себя тихо, тут уж, действительно, дело неладно.

— Не смей брать руками, — сердито одернул Бенкё Лацику. — Сколько раз тебе говорили, что руками, — он понизил голос, — не жрут?!

— Вкусненькие блинчики. Для нашего маленького Лулу, — просюсюкала бабушка.

— Я рассчитаюсь, — сказал устало Бенкё. Он потрогал живот. Как камень. Придется лечь на операцию.

— Вам не понравилась уха? — спросил официант, положив перед Бенкё счет. — Сто сорок два форинта.

— Да нет, очень вкусно, вот только желудок у меня…

— Болит? — забеспокоилась мать. — Опять?

— Нет. То есть… Не сильно, — Он дал официанту двести форинтов и попросил сдачи пятьдесят.

— Ну, доедайте блинчики — и пойдем.

Бенкё поднялся. Наконец-то он мог встать из-за стола. Было три часа. До дома можно добраться минут за двадцать, если дорога сухая. Но снег не перестает. Так что уйдет не меньше часа.

— Есть еще немного вина, — сказала старушка, — но оставлять же его. Дети, не кидайтесь шапками. Мама и папа не для того работают. Лаци, подними носовой платок. И не трогайте мою сумку, а то не найдешь потом. Вон как вас много.

— Да? — Бенкё надел полушубок, — Я пошел, буду ждать вас в машине у входа.

В машине он немного передохнул. Снег залепил ветровое стекло. К четырем будем дома, подумал он, до того, как начнется матч по телевизору, нужно еще просмотреть проекты планов. Завтра в девять совещание в тресте.

Дети уже толкались у дверей ресторана, надевая синие вязаные шапочки.

— Спокойно, спокойно, — командовала бабушка.

— Это, к вашему сведению, «трабант», а не сугроб, — разозлился Бенкё. — И нечего его разносить. — Он смотрел, как дети забирались в машину, переваливаясь друг через друга. Правой рукой он разгреб их, освобождая место для малыша. Лулу вцепился ему в запястье и запел. — Того, кто будет вести себя тише всех, — сказал Бенкё, — вечером покатаю на плечах. Поехали!

Снег падал хлопьями. Дорога была скользкой, он не решался ехать со скоростью более сорока километров. В зеркальце машины он видел синие шапки детей и себя. Узкую полоску своего лица. От белизны снега оно казалось серым. Он провел рукой под глазами. Посмотрел на мать — как же они похожи друг на друга. Круглые, мясистые лица. Когда-то ему хотелось иметь более резкие черты лица. Теперь уже все равно.