Дива - [79]

Положение спас ничего не понимающий Мидак и всё знающий губернатор, отвлёкшие венценосного. Они пред­ложили пройти в трапезную палату, где накрыт стол, заж­жены свечи и где следует провести ритуал древних рус­сов, добывших медведя. То есть проводить дух зверя в верхний мир возлиянием хмельного мёда, иначе у до­бытчика начнётся полоса несчастий. Дескать, а трофей уже выгрузили и торжественно увезли на каталке сни­мать шкуру, мол, дело это не царское, кровавое и лучше на него не смотреть. Опытный охотник и талантливый рассказчик, претендующий на роль баешника президен­та, губернатор на ходу сочинил детали ритуала и обяза­тельные правила обработки звериной туши. Он даже без переводчика втолковал королю, что шкуру с медведя сле­дует снимать не позже трёх часов после отстрела, чтобы она не потеряла естественный блеск шерсти, так цени­мый на выставках трофеев. А прошло уже два с полови­ной, поэтому егеря работают при свечах, дабы уложиться в срок. У ободранного вовремя зверя мясо будет свежее и вкуснее, парную медвежатину, проверенную ветерина­рами и медиками, подадут уже через полчаса.

В общем, короля уболтали, увели трапезничать в гу­бернаторский домик, где включили свет, но лишь после того, как он вкусил хмельного мёда, закупленного специ­ально для высокородных клиентов. Напиток этот не только веселил, приводил в восторг, пьянил не тело — душу, ибо делал мир блестящим и радостным.

Егеря слегка протрезвели, однако шока от потери трофея не испытывали; они переглядывались, понима­ли друг друга и обсуждали вслух, какую шкуру, имею­щуюся в морозильной камере, теперь подсунуть королю. Митроха был настоящий бурый, а в запасе оказалась шкура чёрного зверя, но по размерам подходящая. В су­мерках, да ещё и в азарте, и по неопытности, венценос­ный вряд ли определил окрас — ночью все кошки серы. Уже засоленную шкуру тут же достали, развернули и по­ложили рядом с разделочным столом под специальным навесом. Вероятно, что-то подобное уже приключалось с Митрохой, и те, кто не хотел делать контрольки, откро­венно радовались, что медведь сбежал. Другие же него­довали, среди егерей назревал конфликт из-за грядущей премии.

Едва утрясли вопрос со шкурой, как по рации пришло сообщение, что на поле принцессы произошла нештатная ситуация. Охранники Кухналёва, стоявшие в ближнем оцеплении, выждали полчаса после выстрела, приблизи­лись к лабазу и никого там не обнаружили. Исчезли все, кто находился в непосредственной близости от поля, — Недоеденный, принцесса и её телохранитель, бывший на посту возле засидки. При этом охотничья винтовка венценосной особы осталась на лабазе, а также её куртка и предмет женского туалета — бюстгальтер с оторванной застёжкой. При тщательном осмотре найдено ещё четы­ре зелёные пуговицы от камуфляжа, клок солдатского одеяла, вырванный из середины, и прядка какой-то шер­сти, оставленной на неровностях бойницы лабаза. На вы­зовы по рациям не отвечают, осмотр подкормочной пло­щадки ничего не дал, зверь, если выстрел был по нему, тоже не найден ни убитым, ни раненным. Скорее всего дело рук лешего! Или Боруты, который продолжал чу­дить. Короля пока не известили, но губернатору доложи­ли, и тот требует немедля начать поиск, и уже гонит сюда взвод милиционеров, снятый с дальнего оцепления...

На базе включили свет и началась всеобщая кутерь­ма: опять забегали полупьяные, но быстро трезвеющие егеря, руководимые генералом Гришей. Зарубин хотел уже спуститься с гульбища — про учёного и Госохотконтроль как всегда забыли, и следовало бы напомнить о себе. И тут услышал у себя за спиной искушающий и знакомый голос:

— Ну что, будем созерцать суету или на острова До­рийской мари поедем? Чтоб посмотреть в натуре дивьё лесное? Я за тобой пришёл...

На гульбище, прижавшись к стене, стоял волосатый Борута. Стоял, как придорожный камень на распутье с начертанным роковым предсказанием пути и без пра­ва выбора...

15

Доринская марь напоминала опрокинутый  на бок, изветшавший дом и взирала на мир чёрными «окнами», пугала хлюпающими, гнилыми трясинами и валила с ног терпким, тленным запахом шаманского багула, который раз в четыре года цветёт осенью и считается дурным растением. О том, что ещё лет сто назад здесь ходили суда, говорили со­превшие в костлявый прах деревянные барки и лодки, бревенчатый причал, торчащий из земли на береговом склоне, и крутые каменистые яры со следами прибоя. Когда-то ледник, приползший сюда из Скандинавии, вы­пахал глубокую впадину, а потом растаял, и в холодной, моренной земле возникло мёртвое озеро с небольшими островками.

Сейчас это место скорее напоминало то, первоздан­ное, и несмотря на зелёный покров, было неуютным. Его погибельность витала в воздухе вместе с запахом тлена, болотной вонью и неким низкочастотным гулом. Да ещё в ушах звенело, потому как добирались сюда на раздол­банном в прах «Харлее»: другой транспорт не проходил. Выхлопные трубы отсутствовали, треск стоял невероят­ный, способный распугать всю чистую и нечистую силу, из цилиндров вырывались адское пламя и смрадный дым. И благо, что ехали ночью: дважды останавливались, что­бы потушить начавшиеся позади пожары — затлевший лесной подстил и штанину байкера. Днём бы огня и не за­метили, и хорошо, дождик был накануне, павшая хвоя загоралась не везде, иначе бы тайгу спалили.