Дитя - [24]

– За столько лет я ничуть его не позабыла, – уверяла меня Джуд.

Она все щебетала и щебетала, рассказывая, как они познакомились в университете. Она поступила тогда в Кембридж и занималась историей. Джуд всегда слыла очень умным человеком. Теперь она давно на пенсии, но в прежние годы как адвокат обычно специализировалась на делах о правах человека. Себя она всегда называла именно адвокатом, брезгливо морщась при слове «солиситор». «Солиситоры – это мужички в возрасте и с животиками, занимающиеся лишь подготовкой документов», – объясняла она мне. Впрочем, юридическое поприще не было первым ее выбором. Закончив университет, Джуд устроилась в одно издательство и увлеченно моталась по Лондону, встречаясь за ланчем с «прекрасными людьми»[9]. Вспоминала она о том всегда с такой величавой интонацией, будто выделяла эти слова курсивом.

Но тут в ее жизни появилась я, и нам какое-то время пришлось жить с бабушкой и дедушкой. Когда же мы от них уехали, мать решила, что теперь ей надо заняться чем-то более серьезным, а не просто отсиживать где-то с девяти до пяти. Она нашла себе работу в какой-то юридической конторе и пошла учиться на адвоката. Помню, она долгими часами занималась только книгами да судебными документами. У нее даже вся спальня пропиталась этим едким бумажно-чернильным духом. И когда я пыталась спросить у нее что-либо по домашнему заданию или рассказать, как важничал на собрании мистер Лоусон, Джуд всякий раз отвечала, что ей необходимо сосредоточиться. Мол, иначе она может упустить какую-то очень важную мелочь, что помогла бы ей вызволить своего клиента из-за решетки. А потому я возвращалась обратно в свою комнату, к Дэвиду Боуи, и разговаривала с его фото на стене.

Так что мне, в принципе, понравилась эта новая, преобразившаяся Джуд, которая счастливо пела в ванной. Ей вдруг о многом захотелось со мной поделиться, она как будто сделалась даже моложе и живей. И потому я осталась сидеть с ней в заплывшей паром ванной комнате, слушая ее и хихикая, пока у меня не отсырела от влажности одежда, а мать не собралась наконец выбираться из воды.

Я ни разу не произнесла слово «папа», зная, что это сразу погасит ее сияющее настроение. Я решила просто подождать и посмотреть.

Когда объект ее симпатий наконец явился в наш дом, я радушно ему улыбнулась, как и наставляла меня Джуд.

Все утро она нервничала и суетилась. И переодевалась как минимум раза три.

– Ты просто чудесно выглядишь, – говорила я всякий раз, как мать появлялась в комнате в очередном наряде, однако она все равно убегала наверх еще раз переодеться. Меня очень умилило, что по такому случаю она вдела в уши прелестные бирюзовые сережки, которые я купила ей на день рождения из своих карманных денег.

Когда же «профессор Уилл», как Джуд велела мне называть гостя, позвонил к нам в дверь, я даже опасалась, что она сейчас отключится от перевозбуждения.

– Иди, мой птенчик, открывай, – сказала она мне, в последний раз оглядывая себя в зеркале. – И улыбайся!

Мне нравилось, когда она называла меня «птенчиком» – тем уменьшительно-ласкательным прозвищем, что закрепилось за мной с самых малых лет. Когда я стала старше, Джуд категорически отказалась от этого слова, однако оно по-прежнему обладало способностью согревать мне душу.

Не успела я открыть дверь, как Джуд пронеслась мимо меня, выпорхнув к гостю.

– Привет, Уилл! Как же я рада тебя видеть! Вот, Уилл, познакомься с моей деточкой Эммой. Дорогая, это профессор Уилл, мой давний университетский друг.

Уилл одарил меня благосклонной улыбкой и протянул руку:

– Ну, не такая уж и деточка, Джуд. Совсем уже барышня.

Забавно, что порой ярче всего откладывается в памяти. Его ладонь показалась сухой и теплой, по костяшкам моей кисти легонько скользнуло золотое кольцо, сидевшее у него на большом пальце.

Я осмелилась взглянуть на него вблизи, чтобы увидеть, нет ли между нами какого-то родственного сходства. Однако этого не было и близко. Его облик оказался резким и угловатым. Острый нос, острые скулы. Ничего общего с моим пухлым и круглым лицом. Джуд нередко, когда мы с ней бывали наедине, говорила, что я хорошенькая. Но лично я так не считала – как не считаю и теперь. Симпатичными можно считать тех, у кого гладкие блестящие волосы, длинные ресницы, точеные розовые скулы – в общем, как у Джуд. У меня же были вьющиеся темно-каштановые волосы, которые никак было не уложить, и круглое лицо. Я терпеть не могла это свое лицо. Я, помнится, подолгу стояла перед зеркалом, вытягивая себе кожу, точно она была из пластилина, пока не начинали болеть щеки. Джуд говорила, что все девчонки-подростки через это проходят.

Уилл, должно быть, заметил, как я его разглядываю, и улыбнулся. Мать этого не видела, закрывая входную дверь, так что его улыбка осталась между нами, вызвав во мне легкий трепет. Он мог бы стать и моим другом, подумала я тогда. Или папой.

– Как насчет чая? – спросила Джуд, провожая его в гостиную.

– С удовольствием, – отозвался Уилл. – Как у тебя тут замечательно.

Я отправилась в кухню. Помнится, наливая чайник и подыскивая две одинаковые чашки, я задалась вопросом, что это за мужчины носят кольцо на большом пальце.