Диссонанс - [11]

Марк спрашивает, о чём я думаю, и я отвечаю, что об абрикосовых слойках. Он удивляется, но потом тоже задумывается.

Позже оказывается, что почти все мосты ни с того ни с сего разведены посреди дня. К счастью, чтобы попасть домой к Каре, нам не нужно пересекать мост, но от этого спокойнее на душе не становится.

Мы всё идём и идём, и я вдруг понимаю, что уже вечер пятницы, а вокруг ни одной машины. Проспект, на котором в это время всегда безумные пробки и люди добираются домой по три часа, абсолютно пуст. Это пугает до жути.

Но то, что мы видим на другом проспекте, пугает просто до смерти. Куча машин в ряд, неживая тишина и ни одного водителя за рулём. Пустые, мёртвые машины заполнили обе полосы, и выглядят они так, словно их бросили сотню лет назад при каком-то апокалипсисе.

Хотя, наверное, насчёт сотни я ошибаюсь.

Когда мы наконец доходим, поднимаемся на нужный этаж и собираемся звонить в дверь, желудок у меня сворачивается в узел, словно предчувствуя нечто ужасное. Марк давит на кнопку звонка, и вместо привычной трели раздаётся какое-то бульканье. Меня начинает тошнить.

Хотелось бы списать на испорченную еду, но я знаю, что тошнит меня от страха.

Мы слышим, как открывается первая внутренняя дверь, кто-то смотрит в глазок.

— Убирайтесь, — слышим мы безжизненный голос Яна и на какое-то время теряем дар речи от такого поворота.

— Но… — начинаю я, однако Ян из-за двери меня перебивает:

— Убирайтесь.

— Мы просто хотели убедиться, что с вами всё в порядке, — обретает наконец дар речи Марк.

— С нами?

— Ну да, с тобой и Карой, мы волновались, что…

— Карина мертва.

Я давлюсь собственной слюной и закашливаюсь. Кариной Ян не называл сестру уже лет десять.

— Что? — не верит своим ушам Марк.

— Карина. Мертва. — раздельно и безжизненно доносится из-за двери.

— Но как?! — ужас в моём голосе чувствует, наверное, весь дом.

— На неё упало пианино.

— Как?! — снова вырывается у меня.

— Вот так! — зло бросает Ян, и мы слышим звук захлопывающейся двери.

Долго ещё мы стоим на лестничной площадке, то стуча в дверь, то звоня в булькающий звонок, то взывая к Яну, но больше из квартиры не доносится ни звука. Ясно только одно — нам придётся уйти.

Но сил идти куда-либо у меня нет.

— Как на человека может упасть пианино? Ну как? Столько лет стояло и вот взяло — и упало? — жалобно спрашиваю я, ожидая услышать в ответ что-то вроде «наверное, они решили его передвинуть и не рассчитали сил» или «может, Кара искала что-то под ним, оно пошатнулось и…», но Марк молчит. Ложные утешения — не для него. Я тоже молчу. Мы сидим на лестнице, пролётом выше Кариной квартиры, и просто молчим. Лицо у Марка серое, взгляд ничего не выражает. Я, наверное, такая же. А Ян… Господи, бедный Ян.

— Бедный Ян, — слышу я свой голос.

— Он в шоке, — отвечает Марк.

— Я тоже, — говорю я, и это правда.

В голове непроизвольно всплывают слова Аристарха: «Подумайте о чём-нибудь самом приятном для вас. У всех есть что-то такое. Прошу, подумайте об этом. Прямо сейчас». Кара обожала большие-большие, красные-красные маки. Даже больше, чем обожала. У меня вертится мысль — успела ли она подумать о них до того, как умерла, до того, как настал момент, когда она никогда больше их не увидит. И я знаю, что вряд ли.

От этого становится ещё хуже.

Кара мертва, а у меня в голове пляшут всякие дикие сочетания мыслей, пытаются не дать мне осознать этот факт. Но зря — факт уже осознан, а вот адекватной реакции на него почему-то нет. Если не считать того, что я думаю чёрт знает о чём, да пытаюсь подавить тошноту, сидя на ступеньках и прислонившись к Марку. Может быть, во время Диссонанса это и есть адекватная реакция. Подумав об этом, я внезапно смеюсь. Негромко, но хватает, чтобы напугать Марка. Наверное, он думает, что я уже сошла с ума.

Может, он и не ошибается.

— Надо убираться отсюда, — долетает до меня через какое-то время голос Марка, и я понятия не имею, сколько мы уже сидим здесь в своём бессилии и своей скорби.

— Убираться, — повторяю я, и снова слышу злой крик Яна из-за двери, которым он нас встретил. Снова и снова. Перестаю его слышать, только когда мы с Марком оказываемся на улице.

— Надо убираться отсюда, — снова говорит Марк, и я не могу с ним не согласиться.

Следующие несколько часов изматывают нас до смерти. Душат в нас оставшуюся надежду. Разъедают нас своей безысходностью и невероятной безжалостностью.

Метро не работает. К безжизненным пустым машинам на дорогах теперь присоединились автобусы. Троллейбусы встречались нам лишь с оторванными усами и тоже без признаков жизни внутри. Трамваи мы видели только валяющимися поперёк рельсов. Маршруток мы не видели вообще. Город стал просто кладбищем средств передвижения.

Картина настолько жуткая, настолько повсеместная, что у меня начинают трястись руки. Марк внешне держится, но, боюсь, такое принять и ему не под силу. Сбив все ноги, мы решаем забыть и о самолётах — кроме того, что до аэропорта нам будет очень сложно добраться пешком, кроме того, что самолёты вряд ли стали исключением из Диссонанса, я понимаю: даже если вдруг они ещё на ходу, я ни за что не сяду в самолёт. Только не сейчас.