Диспетчер - [11]

– Вы были содержанкой? – уточнил он.

– Мужчинам нужно быть щедрыми с кем-нибудь. Им так хочется.

– Мне – нет.

Она ехидно сощурилась:

– Ну, вы – особая статья.

Мысленно он с ней согласился. Петь сегодня не хотелось.

– У вас в поселке, наверное, зимой красиво. Лес, дома под снегом, и ходит истопник. Идиллия.

Она презрительно улыбнулась:

– В прошлый Новый год тут была целая история. Веселились, гуляли, пускали фейерверки, и загорелась буржуйская дача. Тушить никто и не пытался, пожарных не вызывали – дом на отшибе. Собрались писатели, музыканты, артисты и любовались заревом. Когда все закончилось, кто-то принес шашлыки и приготовил на углях. Всех угощали, я тоже поела.

– Так себе история, – заметил он. – Сами понимаете, я этого не люблю.

– А что интеллигентам буржуи? Сэкономили на дровах – и все.

Певец промолчал. Хотел было повысить ей плату за уроки, но отчего-то передумал. Петь не хотелось вообще. Уродец отчаялся и перестал мучить.

– Может быть… – он задумчиво покрутил большими пальцами, – мне не стоит петь? Недавно я спел одной сотруднице, и она повалилась. В общем, упала. Я такое видел только однажды, когда ходил на охоту с приятелем. Началась гроза, и когда загремел гром, его собака так испугалась, что рухнула наземь…

– Ваша сотрудница – неврастеничка. Уверяю вас, она нездорова, – рассердилась Инга Валерьевна. – Вам ни в коем случае нельзя бросать уроки. – Она вдруг покраснела, догадавшись, что ее могут заподозрить в корысти, и продолжала уже сердито: – После наших занятий я два часа лежу, это энергоемко. Но когда удастся поставить голос, я вас уверяю, это будет нечто! Он будет редкостным. Он и сейчас время от времени прорывается. Я его слышу, я знаю, что он там, внутри, надо научить его грамотно звучать…

Кудряшки ее при этом гневно выплясывали джигу.

Вечером Оля сообщила, что найти Бондаренко не получается. Она разыскала только одного художника из тех, кого этот тип облагодетельствовал, и надо к нему съездить, вдруг хоть что-нибудь…

Она всхлипнула – оказалось, что Курт разбил дома зеркало и сломал ее лазуритовый браслет. Чертов Курт. Певец быстро согласился ехать к художнику, испугавшись, что она снова зарыдает.

Потом он лежал на спине и думал. Оля всегда создавала между ними барьеры и возводила препятствия. Каждую ее милость приходилось выслуживать, а выслужив, ты оказывался перед новым барьером. Вначале его дрессировали, потом выставили за дверь. Но фантомная там, где раньше была Оля, его отнятая часть не утихала. И как только он видел ее, боль возвращалась, а годы дрессировки давали о себе знать.

Художник отыскался на мебельной фабрике. Фабрика выстроила себе респектабельный дом. Каждый подъезд – трехэтажная квартира. Хозяин встретил их лично, и они долго поднимались по узкой лестнице наверх, в комнату с картинами и мольбертом. По пути попадались странные предметы. Коробка с ацтекским орнаментом, языческий божок с плетьми рук, зеркало в раме из листьев. Потом послышались шаги, и появилась ухоженная женщина в очках, со следами длительной выучки, головой бухгалтера и фигурой наяды. Она поставила поднос и ушла, молча кивнув гостям.

Певец со спутницей сели в кресла, он медленно поднес к губам чашку с ароматом хорошего кофе, рассматривая художника с длинными пепельными волосами. Светлые застывшие глаза, перебинтованные кисти, невозмутимость индейца. Его фамилию певец отгадал бы сразу.

Как-никак он воровал его полотна, а не узнать эту грубую размашистую руку было невозможно.

– Если вы насчет картин, я не продаю и не пишу, – сказал художник. -

То, что на стенах, – копии старых работ.

– Почему? – поинтересовался певец.

Лицо хозяина мгновенно искривилось. Спокойствие было нарушено, и в облике проступила болезненность.

– Их снова купит Бондаренко.

Картина – не более чем искусно сделанная вещь, подумал певец, и потому является товаром. Дальнейшая ее судьба в руках владельца. Или нынче продавец сам выбирает себе покупателя?

– А где, по-вашему, должны быть ваши картины? – спросил он.

– У меня, – последовал загадочный ответ.

Это сомнительно, решил певец. Какая-то поза или декларация независимости. Ладно, это он обдумает позже. У него было конкретное дело.

– Мы к вам как раз насчет Бондаренко. Нам он нужен срочно, верней, не нам, а господину Курту Вайману. Насчет благотворительного фонда.

– Я не в курсе его дел. Мы скорее приятельствуем… Приятельствовали,

– поправился художник.

– А что у вас с руками? – Певец решил сблизить дистанцию.

– Порезался леской.

– Если хотите, у меня есть знакомый китаец. Лечит всех от всего.

Художник промолчал, во взгляде легко просквозила и ушла неприязнь.

Певец вдруг загляделся на “Пастушку”, негритянскую девочку среди пустыни, с огромными ногами гуся. Просто черный силуэт на желтом.

Стало тихо, так, что доносился едва слышный шум шагов и какое-то легкое поскрипывание. Звук шел снизу, и певец догадался, что он сам раскачивает плетеное кресло. Им овладело тягостное чувство. Редкая, медовая, вязкая печаль. Воздух в этом доме оказался для него слишком тяжел, картины загоняли в ловушку. Освободиться от них казалось невозможно, это был плен.