Дисбат - [4]

Лишь уловив негромкий характерный щелчок, он понял, чем же именно занята сейчас Нелка. Она пропускала резинки своего пояса под трусы, чтобы в нужный момент они (трусы, а не резинки) слетели как бы сами собой, без всякой заминки. Колготки Нелка не носила принципиально, ссылаясь на пример француженок. («Знаем мы тех француженок, – обычно говорил по этому поводу Синяков. – На площади Пигаль они табунами пасутся».) Всем другим видам нижнего белья она предпочитала черные ажурные чулки, подобранный в тон к ним пояс и чисто условные трусики, что, в общем-то, было вполне оправданно для женщины, которую в любой момент могли завалить поперек письменного стола или поставить раком на гостевом диване.

Короче говоря, дело принимало двухсмысленный, чтобы не сказать больше, оборот. В квартире Стрекопытова, мало чем отличающейся от притона, на Синякова всякие наезды бывали, но заранее спланированной и тайно подготовленной половой агрессии он подвергался впервые.

Чтобы как-то спутать Нелкины планы или хотя бы оттянуть время, Синяков попытался сменить тему разговора.

– Димка пишет тебе? – поинтересовался он.

– Пишет, – ответила Нелка каким-то чудным голосом, словно ей птичье перышко в рот залетело. – И тебе тоже. Хочешь почитать?

– Если можно… – Сердце Синякова дрогнуло от дурного предчувствия.

– Получи, – она выдернула из-под манжета какую-то во много раз сложенную бумажку…

Бумажка, предъявленная Нелкой, оказалась не письмом, как на это надеялся Синяков, а телеграммой. Вместо родного угловатого почерка он увидел тусклый, вкривь и вкось отбитый печатный текст.

Смысл телеграммы был столь невероятным, что Синяков прочел его несколько раз подряд, а потом еще и осмотрел бланк с оборотной стороны. Все полагающиеся штампы оказались на месте. Уповать на то, что это почтовая ошибка или чей-то злой розыгрыш, не приходилось.

– Когда ты ее получила? – спросил он деревянным голосом.

– Два дня назад. Во вторник. – Нелка всхлипнула, что для нормальной женщины соответствовало продолжительным и бурным рыданиям.

– И до сих пор скрывала?

– Я не скрывала… Я дозвониться к нему хотела, – Нелка потупилась. – Подробности узнать…

– Ну и что – узнала?

– В Мемфис, штат Теннеси, дозвониться легче, чем туда. Коммутатор военный, пароль надо знать.

– «Мама и папа, – запинаясь на каждом слове, Синяков вновь принялся читать злополучную телеграмму. – Против меня возбуждено уголовное дело. Суд двадцать пятого. Приезжайте. Дима…» Сегодня хоть какое число?

– Двадцать третье, – опять всхлипнула Нелка. – Надо завтра лететь. Рейс такой есть. Я узнавала.

– Хочешь сказать, что лететь придется мне? – Синяков в упор уставился на нее.

– Ты же отец! – Она соскочила с табурета и всем телом навалилась на Синякова, обдав его забористой смесью запахов, где неизвестно чего было больше: табака, виски или парфюмерии. – Ты же любишь Димку!

– А ты? – Он попытался оторвать Нелку от себя, но в минуты душевного смятения она становилась цепкой, как прирожденный самбист.

– Я баба! – горячо и путано запричитала она. – Что я могу сделать? Я же там абсолютно никого не знаю! А ты в том городе пять лет учился! И в футбол начал играть! И боролся за сборную! Сам мне рассказывал! У тебя там куча друзей осталась! Ты обязан выручить Димку! Должны же у тебя, в конце концов, быть отцовские чувства!

– Что же ты про мои отцовские чувства раньше не заикалась, когда по суду его у меня забирала? – Он бросал ей сейчас в лицо обвинения, как комья грязи, а она даже не утиралась.

– Я хотела как лучше… Хотела ему жизнь устроить… Ты бы ему чем помог? Ты себе самому помочь не хотел…

– Зато ты помогла! – с горечью воскликнул Синяков. – Погубила ребенка!

– У меня в институте все схвачено было… Разве я виновата, что ректора перед самыми экзаменами за взятки сняли? Поздно уже было… А на службу я Димку в хорошее место пристроила. В элитную часть и подальше от всяких «горячих точек». Кто же знал, что так получится… – Она энергично возилась на кровати, пытаясь проникнуть под одеяло.

Возможно, Нелка действовала скорее инстинктивно, чем сознательно. Тело было ее главным, а кроме того, хорошо испытанным оружием, и, добиваясь чего-то, она пускала его в ход так же безотчетно, как кошка – когти, волчица – клыки, а змея – жало.

Но с Синяковым такие номера давно не проходили. Вся душа его была в шрамах от коварных Нелкиных ласк.

Едва только ее голая холодная ляжка коснулась его живота, Синяков выскочил из постели и, прикрываясь подушкой (даже в гневе он стеснялся своего заношенного нищенского белья), высказал все, что наболело за последний год и чего, наверное, сейчас высказывать не стоило бы.

– Кто же знал, что так получится, говоришь? А то, что каждому воздается по делам его, слыхала? Вот и дождалась ты наказания! За все твои подлые делишки! За то, что ловчила всю жизнь! За то, что на чужое зарилась! За то, что везде без очереди лезла! За то, что других дураками считала, хотя сама как была чуркой неотесанной, так и осталась! Жаль только, что за грехи твои невинная душа пострадала!

– Ах вот ты как заговорил! – Она уселась на кровати, не стесняясь ни своей задранной до пояса юбки, ни выставленного напоказ срама. – Упрекать меня вздумал, жук навозный! Забился себе в норку и нос наружу высунуть боишься! Жизни испугался? Тряпка! А я еще на него понадеялась… Ну и хрен с вами обоими! Что отец, то и сыночек… Ты здесь подыхай, а он пусть там за решеткой сидит! В тебя уродился! Точная копия! Такое же чучело гороховое! Что другим с рук сходит, ему на шее камнем виснет! Ух, неудачники! Я за вас упираться не собираюсь! Ничего, пусть получит урок. Может, и поумнеет в отличие от папочки…